Иван VI Антонович - [137]

До самого конца Антоновичей строго охраняли, и специально назначенный для руководства операцией полковник Циглер получил строгий указ не давать арестантам писать и отправлять письма, никого к ним не допускать. «Но если бы кто, — отмечалось в инструкции, — сверх ожидания, отважился войти на фрегат силою и тем вознамерился бы отнять из рук Циглера принцев и принцесс, в таковом случае велено ему отражать силу силою и оборониться до последней капли крови». К счастью, пункта об убийстве пленников в инструкции не было — видно, к 1780 году дела Екатерины приняли «надлежащее положение».

Ночью 1 июля капитан фрегата М. Арсеньев отдал приказ поднять якоря. Дети Анны Леопольдовны навсегда покидали свою родину. Они плакали, целуя руки провожавшего их Мельгунова. Плавание выдалось на редкость тяжелым. Долгих девять недель непрерывные штормы, туманы, встречные ветры мешали «Полярной звезде» дойти до берегов Норвегии. Мы не знаем, о чем думали и говорили ее пассажиры. Наверно, сидели, тесно прижавшись друг к другу, молились по-русски русскому Богу, мечтая лишь об одном — умереть вместе.

Но судьба благоволила к ним. 30 августа 1780 года показался Берген. Здесь Антоновичей пересадили на датский корабль. Они по-прежнему не были свободны, и их насильно разлучили со слугами — побочными братьями и сестрами, которых, как положено по тупым бюрократическим законам (ведь на слуг нет бумаги!), оставили на российской территории — на палубе «Полярной звезды».

Вырванные из привычной им обстановки, окруженные незнакомыми людьми, говорящими на чужом языке, принцы и принцессы были несчастны и лепились друг к другу. Тетка-королева поселила их в маленьком городке Горсенсе в Ютландии; она писала Екатерине: «Постараюсь озолотить им цепи», чтобы ввести их в образ жизни датского двора. Но всё это были только слова, королева ни разу не пожелала повидаться с племянниками. А они, как старые птицы, выпущенные на свободу, были к ней не приспособлены и стали один за другим умирать. Первой в октябре 1782 года умерла их предводительница — принцесса Елизавета. В 1787 году умер принц Алексей, в 1798-м — принц Петр. Дольше всех, целых 66 лет, прожила старшая, принцесса Екатерина, та самая, которую уронили в суете ночного переворота 25 ноября 1741 года.

В августе 1803 года император Александр I получил письмо как будто из другой, давно ушедшей эпохи. Принцесса Екатерина Антоновна просила царя, чтобы ее забрали домой, в Россию, в монастырь, жаловалась, что, пользуясь ее болезнями и неведением, датские придворные и слуги грабят ее и «все употребляй денга для своей пользы, и что они были прежде совсем бедны и ничего не имели, а теперича они оттого зделались богаты, потому что всегда лукавы были… Я всякий день плачу и не знаю, за что меня сюда Бог послал и почему я так долго живу на свете, и я всякий день поминаю Холмогор, потому что мне там был рай, а тут — ад». Государь молчал. И, не дождавшись ответа, последняя дочь несчастной брауншвейгской четы умерла 9 апреля 1807 года.

Заключение

Император молчал, потому что Россия, искалечив судьбы и жизни этих несчастных людей, виновных только в том, что они появились на свет, сразу же после высылки отказалась от них. Когда в декабре 1780 года русский посланник в Копенгагене барон Сакен передал императрице Екатерине II вопрос датского правительства: будут ли в России публиковать сообщение о высылке Брауншвейгской фамилии за границу, то государыня отвечала: «Мы желаем, чтоб вы, при случае повторения такового вопроса, отзывались от себя собственно, что все сии принцы почитаются от наших верноподданных чужды(ми) России, что родились, опричь старшей, в такое время, когда родители их были удалены и о месте пребывания их никто не ведал тридцать девять лет, следственно и не думаете вы, чтоб о людях неизвестных и здешней империи совершенно посторонних могло у нас публиковано быть, да и во всяком случае старайтесь показать, что нас и государство наше ни мало интересовать не могут особы принцев и принцесс Брауншвейгских, выгодами жизни своей настоящей обязанных единственно нашему человеколюбию».[561]

Ни вины, ни жалости, ни раскаяния за содеянное с невинными людьми нет в этих холодных словах великой императрицы. А наверное, должно было быть — государственные деятели ответственны не только за свои деяния, но и за дела и грехи своих предшественников, за историю своей страны. Вспоминается царь Алексей Михайлович, который в 1652 году послал в Соловецкий монастырь Никона, чтобы доставить в Москву прах митрополита Филиппа Колычева, задушенного в тверском Отроче монастыре по приказу Ивана Грозного Малютой Скуратовым за слова правды и упрека, брошенные царю-убийце при всем народе. Алексей Михайлович передал Никону специальное покаянное письмо, которое тот зачитал прямо перед гробницей мученика. В своем письме русский царь слезно просил Филиппа простить «согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно завистью и неудержанием ярости».

Екатерина, как человек нового века Просвещения, безверия и прагматизма, думала иначе, чем царь Алексей Михайлович, и не была в этом исключением в длинном ряду правителей России, которым никогда не стыдно и никого не жалко. Императрица приказала российскому посланнику всячески избегать встреч с принцами и принцессами, а российским путешественникам и морякам, на всякий случай, заказала, «опасаясь гнева нашего», заезжать в Горсенс. Но все-таки, тоже на всякий случай, посланник должен был регулярно доносить о происходящем вокруг обломков Брауншвейгской фамилии — а вдруг враги России, которые, как известно, никогда не дремлют, используют какого-нибудь из этих немощных и больных стариков для своих гнусных целей подрыва могущества и безопасности Российской империи.