Иван Васильевич Бабушкин - [23]

— Да вот… нас обижают и правды не говорят, а все обманывают.

— А что ты будешь делать, если правду узнаешь? Бабушкин промолчал и, постояв еще с минуту, пошел на свое место.

Но именно эти в упор поставленные вопросы заставили молодого рабочего задуматься над своей жизнью, искать выхода из окружающей его жестокой действительности. «В самом деле, — думал он, — что же надо делать, если даже удастся узнать всю правду?»

Бабушкин все чаще делился своими сомнениями с Костиным. Тот тоже не мог ответить Бабушкину на целый ряд вопросов и пытался, было объяснить всю неправду жизни тем, что попы исказили и затемнили библейские заветы, которые в своей первоначальной основе являлись якобы учением социалистическим. Костин долгое время был, как и многие рабочие, приехавшие в столицу из далеких деревень, человеком очень религиозным и в поисках новых путей пытался все истолковывать с помощью библии. Говорил он плохо, запинался, да и сам под конец объяснения беспомощно умолкал.

Бабушкин только покачивал головой, — нет, никакой «очищенной», «просветленной» библией, хоть ее толкуй до рассвета, не объяснить всего того, что происходило ежедневно на глазах всей массы рабочих.

И с новой силой, еще более жадно тянулся он к книгам, а более всего — к смелым и прямым людям, которые в простых и понятных словах смогли бы объяснить законы жизни.

Бабушкин и Костин каждое воскресенье стали посещать знакомых, беседовали с рабочими Семянниковского и других заводов, исподволь, обиняком задавая волнующие вопросы и мучительно ища ответа.

Хозяин комнаты удивлялся, видя, как круто переменил образ жизни его молодой квартирант: вместо того чтобы в воскресенье проспать до обеда, а затем пойти куда-нибудь на вечеринку, молодой слесарь беседовал с приходившими товарищами по заводу, но не о работе, а о прочитанных книжках, о том, как живут рабочие в других городах. Бабушкин и Костин даже на варгунинские гулянья перестали ходить, предпочитая летом уехать вдвоем — втроем куда-нибудь по Неве на лодке и в уединенном местечке, подкрепившись скромной закуской, поставив на самодельный таган котелок с чаем, всласть поспорить и побеседовать. Мастер тоже стал косо поглядывать на Бабушкина и Костина, пытавшихся теперь под всяческими предлогами избежать обязательных сверхурочных работ. Приятели старались, как можно раньше уйти с завода домой, чтобы пойти в библиотеку за новыми книгами или зайти в гости к товарищам, о которых Костин слышал как о толковых людях.

Постепенно крут знакомых молодых рабочих расширялся. В большинстве своем это были такие же молодые люди, как и они сами, тоже стремившиеся не на вечеринку или в трактир, а к задушевной, товарищеской беседе со своими сверстниками. Друзья знакомились, однако, со строгим выбором.

«…Как только мы замечали, что собеседник начинает соглашаться с нами в разговорах, — пишет Бабушкин в «Воспоминаниях», — мы сейчас же старались достать ему для чтения что-либо из нелегального; но в знакомстве с новыми людьми мы были очень разборчивы. Прежде всего мы старались обходить или избегать всякого, кто любил частенько выпивать, жил разгульно или состоял в родстве с каким-либо заводским начальством. Будучи сами очень молодыми, мы подходили чаще всего к такой же молодежи, а одна или две неудачи совершенно отпугнули нас от людей женатых, средних или выше средних лет, таким образом, выбор оказывался довольно незначительным».

Большинство друзей Бабушкина и Костина были с Семянниковского завода; на этом заводе уже несколько лет подряд происходили волнения, и молодежь часто слышала рассказы пожилых рабочих о том, как несколько лет назад на их заводе появлялись листовки. Вспоминали о бунте, вспыхнувшем в механической мастерской завода на почве непомерно сниженных расценок, о вызове хозяевами завода нарядов полиции, о поголовных обысках и избиениях многих рабочих.

Нередко в «господском клубе», как иронически называли общую уборную при мастерской, говорили о взрыве, произведенном Халтуриным в Зимнем дворце, о деле «первомартовцев». Нашлись свидетели публичной казни Софьи Перовской и ее товарищей. Многие из беседовавших восхищались террористическими актами народовольцев:

— Ка-ак бомбой ахнут!.. От царя только дым остался!..

Однажды Бабушкин, выслушав план одного пожилого рабочего о новом взрыве Зимнего дворца, поддался искушению принять в нем участие. План этот был грандиозен по своим масштабам, но оказывался при ближайшем рассмотрении совершенно невыполнимым: для его осуществления требовались такие приспособления и машины, каких человечество еще не знало. Это был даже не план конкретного выступления, а скорее лишь страстное желание измученного работой человека «убрать того, кто наверху стоит и все зло в своих руках держит». На Бабушкина сильно повлияла горячая убежденность автора этого проекта. Иван Васильевич стал раздумывать, нельзя ли и в самом деле изобрести такой снаряд, который уничтожил бы Зимний дворец, а вместе с ним и царя. Улучив минутку, Бабушкин подошел к Фунтикову и, понизив голос, поделился с ним этим планом.

Фунтиков внимательно выслушал взволнованный рассказ Бабушкина и спокойно ответил, что для убийства одного царя не стоит выдумывать столь обширных да к тому же пока что технически не осуществимых проектов.