Иван V: Цари… царевичи… царевны… - [124]

Вышли царицына мамка да ближняя боярыня. Поклонились Афонюшке, попросили его благословения, словно он поп какой. А Афонюшка помахал в воздухе рукой и забулькал: «Бла, бла, блап!» Они несуразность эту и приняли за благословенье. Повели юрода в царицыны покои.

Вошел он, поклонился, плюнул и ногою растер. Царица ему обрадовалась:

— Благословен будь, Божий человек. Заждались мы тебя. Подай нам голос вещий. Просим мы у Господа и пресвятой Богородицы даровать нам сына. Проси и ты, тебе он внемлет.

— Тыр-мыр-дыр, — забормотал Афоня. — Бог все видит, прошу-шу-шу, дать, исполать…

Царица зашепталась с ближнею боярыней: просит-де он или нет. Как его понимать? Вроде бы молвил «дать». Надо бы еще воззвать к нему, пусть и великий государь — а он сидел за ширмою и слушал — убедится.

— Помолись при нас, Божий человек, дабы пресвятая Богородица услышала твое и наше моление и дала нам знак.

Афонюшка снова смачно сплюнул и ногою растер. А затем стал кланяться на все стороны и встрепанную свою бороденку пощипывать. Потом опустился на колена и стал водить руками вокруг плевка своего. Водит и гугукает.

— Гу-гу-гу, во трубу архангельску гудую-дую, слети андел, махни крылами, осени обитель сию благостынею твоея.

— Аминь! — радостно воскликнула царица Прасковья, услышав то, что хотела.

— Аминь! — откликнулись все, кто был в покое.

И царь Иван зааминил из-за ширмы. Услышав неведомый голос, Афонюшка перепугался и бросился к дверям. Насилу его успокоили и привели к царице.

— Стало быть, сбудется, Афонюшка? — спросила она ласково. — Видишь ли десницу пресвятой Богородицы над чревом моим?

В глазах юрода появилось нечто осмысленное. И он неожиданно забормотал:

— Вижу, вижу, вижу, все вижу, знамение будет, знак подаст.

— Ох, святой человек, надежа наша, спасибо тебе, спасибо. — И царица схватила его руку, покрытую многолетнею грязью, как коростой, а потому не телесного, а почти черного цвета, и приложилась к ней. — Целуйте все, — приказала она. — Божья благодать над нами.

И все поочередно, одни с охотою, другие морщась, стали прикладываться к руке юрода. Из-за ширмы вышел царь Иван в парчовом каштане и тоже пожелал приложиться. Но Афонюшка, завидев его, испуганно отдернул руку и спрятал ее за спину.

— Ны-ны-ны, — зачастил он. — Неможно, сияй един.

Иван смутился, не зная, как понимать испуг юрода и его слова. А Афонюшка тем временем все пятился и пятился, пока не коснулся спиною стены. И, остановившись, забурчал все с тем же испугом на лице:

— Отыдь, отыдь, неможно тебе, грех велий…

Смутилась и царица. Но тут же нашлась и велела:

— Поведите да накормите блаженненького. — И, взяв у ближней боярыни кошель, достала оттуда несколько серебряных монет и протянула их оробевшему почему-то юроду. — Возьми, Афонюшка, да наградит тебя Господь от щедрот своих.

Афоня заулыбался и, приняв даяние, опустил его в суму, висевшую у него на груди. Она была замызгана и засалена, как и его хламида, но все смотрели на нее благоговейно. Тем временем царь Иван снова скрылся за ширмой, и юрод успокоился. Его увели в трапезную.

— Матушка-государыня, гляди-кось, как пол-то замазан. Прикажешь прибрать? — простодушно спросила мамка.

— Что ты, что ты! — замахала рукою Прасковья. — Вот что сделай: обведи слюни блаженного мелком да пусть побудут, доколь не опростаюсь, дабы не ступали на то место. Благодать от него исходит, поняла.

— Поняла, матушка, как не понять, а я-то, дура неразумная, по простоте-то своей хотела было мокрою тряпкой протереть. Благо ты надоумила, а то бы согрешила.

— Вот еще привезут воду от омовения ног святых старцев с Троицы, — продолжала царица, — да за сею нуждою забыл наш государь послать в Саввин монастырь, в Звенигород. А как получим да станем кропить ею пишу нашу, пошлет Господь здравие да благополучие.

— Как же, как же! — торопливо подхватила мамка, но углы губ ее невольно смешливо подернулись.

Царь Иван вышел из-за своего заточения, и Прасковья удовлетворенно проговорила:

— Почуял Божий человек твое царское величие, засмущался. Видно, и впрямь исходит от тебя, государь мой, державная сила.

— Может, и исходит, — согласился Иван. — То одному всевышнему ведомо и его святым угодникам.

— И блаженненьким, на которых святой дух нисходит, — подхватила царица.

Она была довольна. Афонюшка обещал: просимое содеется. Она нимало не сомневалась, что так оно и будет. И родит она великожеланного сына, наследника. Были уж две дочери — Марья да Федосья, да старшую, первенькую, Бог прибрал. «Не наказание ли это за грех прелюбодеяния?» — иной раз думала она. Не посылает ли ей Приснодева за то одних девок? А ведь она страстно молила у нее сына. Более всего хотелось ей оправдать общее упование всех Милославских и прежде всего, разумеется, супруга своего и властной сестрицы его царевны Софьи.

Царевны она инстинктивно боялась. От нее исходила некая злая сила. Побаивался ее и царь Иван. Она им помыкала и слушался он ее беспрекословно, всем о том было ведомо. Конечно, был он немощен и головою слаб, надо было за него управлять. Она, Прасковья, сего не могла, государственного ума не имела. Одно звание — царица. А что царицы всего-навсего служанки своих повелителей и в их дела не мешаются, то было известно лишь узкому кругу ближних бояр.