Иван Тургенев и евреи - [31]
Подобного рода высказывания дают основание для обвинений Маркса в антисемитизме. Однако, приписав, в полном соответствии с традицией христианского антисемитизма, иудаизму и еврейству в целом меркантилизм – как этнорелигиозную мировоззренческую доминанту, Маркс тут же, образно говоря, поворачивает острие копья в другую сторону – «торгашество» и «деньги», пишет он, столь же важны и для самих христиан. По его мнению,
Еврейство удержалось рядом с христианством не только как религиозная критика христианства, не только как воплощенное сомнение в религиозном происхождении христианства, но также и потому, что практически – еврейский дух – еврейство – удержался в самом христианском обществе и даже достиг здесь своего высшего развития. Еврей, в качестве особой составной части гражданского общества, есть лишь особое проявление еврейского характера гражданского общества.
Еврейство сохранилось не вопреки истории, а благодаря истории.
<…> Деньги – это ревнивый бог Израиля, пред лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги – это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Они поэтому лишили весь мир – как человеческий мир, так и природу – их собственной стоимости. Деньги – это отчужденная от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей.
Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом [МАРКС].
В конечном итоге Маркс приходит к выводу, что социальная эмансипация как христиан, так и евреев, предполагает освобождение общества от власти денег. В более поздних работах он выступал как атеист, полагая, что после успешной революционизации производственных отношений, уже при социализме, религия постепенно исчезнет из жизни общества[78].
В контексте сомнительных с точки зрения современной политкорректности высказываний Маркса, как по «еврейского вопросу», так и относительно еврейства в целом, следует особо отметить, что юдофобия в середине XIX веке не была ни чем-то необычным, ни чем-то предосудительным, как в интеллектуальном обществе, так в самой гуще народа. Более того, юдофобские взгляды, причем уже с явно расистским окрасом, высказывали некоторые деятели международного рабочего движения, в частности Михаил Бакунин – ближайший друг молодости Тургенева, впоследствии социал-анархист[79], пользовавшийся большой популярностью и поддержкой всех южных секций I-го Интернационала и большинство революционных рабочих организаций в романских странах Европы. Примыкая, как философ, в 40-х гг. к младогегельянцам, Бакунин вполне разделял взгляды Бруно Бауэра и отчасти Карла Маркса на еврейство и «еврейский вопрос». Однако у него – как видно из нижеприводимых цитат, они носили откровенно антисемитских характер с расистской подоплекой. Да и в своей жесткой критике «государственника» Карла Маркса, с которым он, будучи убежденным анархистом, начиная с конца 60-х гг., враждовал, Бакунин активно использует антисемитские клише. По Бакунину выходит, что при всех своих достоинствах и недостатках Маркс плох для рабочего движения: в первую очередь потому, что он – еврей, и во вторую – оттого, что он якобы пангерманист. Евреи и еврейство же по утверждению Бакунина – не только основоположники капиталистических отношений, главным из которых является кредитно-банковское дело, но и вреднейшая – по своему влиянию на умы и общественный миропорядок – раса на всем белом свете.
Маркс и я, мы – старые знакомые. Я его впервые встретил в Париже в 1844 году. Я уже был эмигрантом. Мы были на довольно дружеской ноге. Он был тогда намного более продвинут, чем я. Он и сегодня остается не столь продвинутым, сколь несравненно более ученым, чем я. Я не знал тогда ничего о политэкономии, не отделался еще от метафизических абстракций, и мой социализм был только инстинктом. Он, хотя и моложе меня, был уже атеистом, ученым-материалистом и вдумчивым социалистом. Именно в эту эпоху он выработал первые основания своей нынешней системы. Мы виделись довольно часто, так как я весьма уважал его за науку и страстную и серьезную приверженность делу пролетариата, хотя и постоянно смешанную с личным тщеславием. Я с жадностью искал разговоров с ним, всегда поучительных и возвышенных, когда они не вдохновлялись мелочной злобой, то, что случалось, увы, слишком часто. Однако никогда между нами не было полной откровенности. Наши темпераменты не выносили друг друга. Он называл меня сентиментальным идеалистом, и он был прав; я называл его вероломным и скрытным тщеславцем; и я был тоже прав.
В 1848 году наши мнения разделились. И я должен сказать, что правда была гораздо более на его стороне, чем на моей. <…>
Маркс – человек очень большого ума и, кроме того, ученый в самом широком и серьезном смысле этого слова. Это глубокий экономист, по сравнению с которым Мадзини, экономические знания которого чрезвычайно поверхностны, может быть с трудом назван школьником. Кроме того, Маркс страстно предан делу пролетариата. Никто не имеет право в этом сомневаться; так как вот уже скоро 30 лет, как он служит ему с настойчивостью и верностью, в которых никогда нельзя было усомниться. Он отдал всю свою жизнь этому делу.
