Иван Сусанин - [62]

— Поклеп! У тебя видоки[152] есть?

— Жена.

— Не говори чушь, дурья башка. Ни по «Правде Ярослава», ни по царевым указам баба не может быть видоком.

— И у тебя нет, дьяк.

— Опять дурак набитый. Весь приказ ведает, что я к тебе в гости пошел. Мои видоки доподлинно всё сыщут. Аль сомненье берет?

— Да уж ведаю суды праведные.

— А коль ведаешь, миром поладим. Завтра же бумагу состряпаешь, что уходишь из приказа по своей доброй воле, а избу свою новому писцу отпишешь.

— А мне с женой куда податься?

— Без избы не останешься.

— А коль не захочу тебя слушать, дьяк?

— За избиение государева человека в застенок угодишь, и сидеть в нем будешь, пока не сдохнешь. Так что выбирай, Гришка.

Вот так я и оказался в эких хоромах. А чего поделаешь? Из суда, что из пруда — сух не выйдешь.

— Вестимо, Гришка… А с женой что приключилось?

— И самому невдомек. После испуга, кой она изведала, будто порчу на нее напустили. Никакой хвори, кажись, у неё и не было, но как-то разом увяла, и чахнуть стала. Так и преставилась. Дьяк Битяговскй, чу, с всякими чародеями водится. К царю Ивану Грозному их доставлял. Тот всё помышлял год смерти своей изведать, а колдуны, страшась государя, правды ему не сказывали. До ста лет-де проживешь, царь-батюшка… Вот такой сказ, барин.

Гришка натужно закашлялся, а затем вновь повалился на лавку.

— Никак всё нутро отбили, ироды. А бражки больше нет.

— Не брага тебе нужна, Гришка. Лекаря к тебе пришлю.

— Добрый ты, барин. Коль будет во мне нужда, готов услужить. Я ведь не только умею пером строчить… А лекаря не надо, не при деньгах… Мне бы сулейку подвздошной.

— Ливень кончился. Поеду я, Гришка. Потерпи часок.

Третьяк и в самом деле прислал к Гришке лекаря.

* * *

Два года миновало. И вот теперь Сеитов вел Иванку по Зарядью.

— Уверен в Гришке?

— Иного выхода нет, друже. У моего двора наверняка сыскные люди поджидают. А Гришка, кажись, человек надежный.

— Ну и зловоние, — покачал головой Иванка.

— От Мытного двора и Животиной площадки, — пояснил Сеитов и покосился на мрачное здание царской тюрьмы с узкими решетчатыми оконцами, кое было возведено в начале Кривого переулка. Нашел же царь местечко для крамольных людей. Жуть! От одного смрада можно задохнуться.

Невольно подумал:

«Васька Грязной, небось, спит и видит меня в темнице, а я мимо ее тащусь».

Именно тащились. Недавно прошел дождь, превратив тесные улочки и переулки Зарядья в грязное месиво. Едва вытягивали лапти из слякоти.

Наконец подошли к Гришкиной избе. Из волоковых окон валил косматый сизый дымок.

— Слава Богу. Дома.

Дверь была не закрыта. Войдя в избу, «нищеброды» сняли сирые шапчонки и осенили себя крестным знамением.

— Принимай, гостей, Гриша.

Гришка стругал длинным острым ножом сухое полено на лучины для светца. Повернулся к двери, недоуменно пожал плечами.

— Гостям завсегда рад… Однако, не признаю.

— Я ему лекаря присылал, а он ныне и нос задрал.

— Барин! — ахнул Гришка. — В таком-то обличье! Да что содеялось?

— Долгий разговор, Гриша. Со мной мой верный содруг Иванка. Не откажешь денька три у тебя пожить?

— Какой разговор? Да хоть на веки вечные. Сейчас щец похлебаем да по чарочке пропустим.

— Аль разбогател?

— На Лубянке топоришком срубы рублю. Глава артели не обижает.

— Добро.

В избе Гришки многое изменилось. Закоптелые стены и черные половицы пола были до бела вымыты, стол выскоблен и накрыт льняной скатеркой, икона Николая Чудотворца сияла медным окладом. Появился в прибранной избе и дубовый поставец для чарок, ложек, железной и деревянной посуды.

Изба принарядилась после того, как Гришка пригрел у себя овдовевшую молодку Надею. Та оказалась чистоплотной и сразу же заявила:

— Не привыкла я в такой грязи жить. Коль желаешь, чтоб я к тебе приходила, то дозволь мне в избе прибраться.

— Да мне и самому надоело в копоти жить. Приберись, Надея.

Надея жила своим домом в Мокринском переулке, имела двоих ребятенок, но впустить к себе Гришку не захотела. Муж, приказный писец, перед кончиной наказал:

— Вдругорядь венчаться — грех. А коль мужик приглянется, в дом не допускай. Он чадам отца не заменит.

Надея навещала Гришку лишь раз в неделю, по дням воскресным, но тот и тому был рад. Женка[153] оказалась приделистой: и варева сготовит, и в избе уберется, и лаской одарит. Ожил мужик!

— Повезло тебе с Надеей, — выслушав рассказ Гришки, молвил Третьяк и добавил:

— Спасибо за хлеб-соль и прости нас, что обычай преступаем. Дело у нас необычное, потому и помалкиваем.

— Да я не в обиде, барин.

Но по Гришкиному лицу было видно, что им овладело любопытство. И зачем Сеитов в нищего превратился?

А Третьяк Федорович всё размышлял. Гришка — мужик кажись и надежный, но всего ему не поведаешь. Даже Иванка не знает подлинной причины опалы. И всё же Гришке кое-что придется рассказать, иначе напрасен долгий путь в его избу.

— Надея твоя до воскресенья не появится?

— Никогда того не было. Аль, опас какой?

— Не хотелось бы ее в наши дела впутывать. А тебе откроюсь. Угодил я, Гриша, под царскую опалу. Служил в Ростове воеводой и вдруг государю не угодил. А в Москве у меня отец крепко недужит. Попрощаться позвал. Вот и пришлось в нищебродов обернуться. Ждут меня на Москве люди сыскные.