Иван Саввич Никитин - [9]

Здравствуй, гостья-зима!

Просим милости к нам

Песни севера петь

По лесам и степям.

Есть раздолье у нас, —

Где угодно гуляй;

Строй мосты по рекам

И ковры расстилай.

Нам не стать привыкать, —

Пусть мороз твой трещит:

Наша русская кровь

На морозе горит!

(«Встреча зимы»)

Народный образ зимы, космический охват пространства, праздничность атмосферы — все здесь никитинское. Он, как всегда, не стремится удивить читателя неожиданной метафорой, его чувство индивидуально, не индивидуалистично, он не разрушает обыденное впечатление «публики», а помогает ей в работе воображения. Радушие и щедрость крестьянина — вот основное настроение картины. «Просим милости к нам…», «…и ковры расстилай» — как это по-хозяйски основательно и верно, приподнято над буднями (гостей созывают в мужицких избах не каждый день и ковры стелют по торжественным случаям). И свежий ветер («Песни севера») — любимый никитинский образ — ощущается как обновление, очищение притомившейся жизни. «Гостье-зиме» открыта дорога не только для «гулянок», но и для полезного дела. Присутствие в никитинской пейзажной лирике мотива труда — весьма примечательная ее особенность. Землю и небо поет не праздный человек, а труженик, который однажды сказал: «Жить, не работая, или, что то же, жить, работая дурно… я не могу…»

Есть в первых пейзажных опытах Никитина и неудачи — испорченные дидактичностью, назойливым противопоставлением совершенства природы несовершенству бытия («Поле», «Уединение», «Ночь»), но таких сравнительно немного. Глаз его остр, а слух тонок, он примечает мельчайшие оттенки цвета, формы, звука. Хрестоматийно известными и любимыми в народе стали строки:

Полюбуйся: весна наступает,

Журавли караваном летят,

В ярком золоте день утопает,

И ручьи по оврагам шумят.

(«Полно, степь моя, спать беспробудно…»)

Сколько сердец трепетно билось, когда слышалось:

У осени поздней, порою печальной,

Есть чудные краски свои,

Как есть своя прелесть в улыбке прощальной,

В последнем объятье любви.

(«19 октября»)

Стала классической и такая картина:

Ясно утро. Тихо веет

Теплый ветерок;

Луг, как бархат, зеленеет,

В зареве восток.

Окаймленное кустами

Молодых, ракит,

Разноцветными огнями

Озеро блестит.

(«Утро на берегу озера»)

Никитинская красота добрая, исцеляющая уставшего от суеты и страданий человека. Это ее качество сближает поэта с лирической традицией А. Н. Майкова, А. А. Фета, Ф. И. Тютчева, но в отличие от них пейзаж автора «Утра…» включен в социальную действительность. Уже в первом стихотворении, обычно открывающем его сборники, ночной естественной идиллии противопоставляются общественные пороки: «Лишь во мраке ночи Горе и разврат Не смыкают очи, В тишине не спят» («Тихо ночь ложится…»). Такой контраст у Никитина будет усиливаться, личное, интимное в диалоге природы и человека уступит место социальному.

«ПРОТИВОСТАТЬ… ЗАСТОЮ, НЕПРАВДЕ…»

ДОМА И В ГОСТЯХ

Стихотворения чаще всего создавались трудно, урывками — не до сочинительства было. В письмах к друзьям и знакомым иногда прорывалось: «Несколько дней тому назад я заглянул домой, там кутеж; сказал было старику, чтобы он поберег свое и мое здоровье и, чуть ли не главное, поберег бы деньги, — вышла сцена, да еще какая! Я убежал к Придорогину и плакал навзрыд… Вот Вам и поэзия!».

Никитин болезненно переживает шумные дрязги под родной кровлей, для него они «невыносимая битва, потому что она — уродливость в природе».

Хозяйство ему «шею переело», но он стоически выдерживает все тяготы содержателя постоялого двора: размещает извозчиков, телеги, отпускает овес и сено, следит, чтобы кухарка Маланья стряпала к сроку, ведет счеты-пересчеты…

Постоялых и заезжих дворов в Воронеже всегда хватало (известно, к примеру, что в начале 60-х годов их было 66), однако «мужицкая гостиница» Никитиных на улице Кирочной (Третьей Дворянской) пользовалась особой любовью. Путники знали, что здесь их всегда ждет недорогой приют, приветливый хозяин. «Извозчиков, которые останавливались на постоялом дворе у Никитиных, — вспоминал родственник поэта А. А. Зубарев, — Иван Саввич почти всех знал, и они его знали, любили его за то, что он обходительный, простой был. Войдет, бывало, Иван Саввич к ним, а они сейчас с ним здороваться: «Доброго здоровья, Савельич!» — Савельичем звали. Иван Саввич в разговор с ними вступит и долго, бывало, говорит с извозчиками; они ему сказывали, как родному, про свои дела, про свои горести». Близко общаясь с простым людом, Никитин постигал мужицкую долю. Здесь, на постоялом дворе, рождались темы и образы его творений.

«Бывало, — говорит Никитин, — пойдешь, нарубишь дров, затопишь печку, сваришь обед с грехом пополам, руки себе выжжешь все с непривычки-то, на стол соберешь и накормишь извозчиков. Да еще раза два в кабак сбегаешь за вином, чтоб угостить их». Поздним вечером, когда мужики-постояльцы уже богатырски храпели и сладко спал его любимец, сибирский кот, он искал тишины в своей комнате, где его окружали книги, чистые листы бумаги на однотумбовом столе, сиротливо висевшие на стене гусли и гитара, на которых ему доводилось так редко играть, а играл он, сказывают, мастерски, да притулившееся в уголке охотничье ружье — до него тоже редко доходили руки, хотя он и любил побродить с ним по окрестным лесам и полям.