Иван Калита - [7]

Вспоминалась Ивану и его последняя беседа с отцом.

Князь Данило полулежал на горке из голубых шел-ковых подушек, до подбородка накрытый красным. шерстяным одеялом, под которым угадывались очер тания сомкнутых на животе рук Время от времени Данило Александрович прерывал разговор, утомленно смежая лихорадочно поблескивавшие глаза или выпрастывая из-под одеяла полную бледную руку, тонувшую в длинном широком рукаве белой, расшитой по краю золотом и бисером сорочки, чтобы взять с низкого столика, стоявшего подле его ложа, большую серебряную чашу с питьем. Тогда умолкал и Иван, и в течение нескольких минут в опочивальне слышалось лишь тяжелое, сиплое дыхание недужащего князя.

— Ну вот, кажется, и конец, — глядя в потолок, задумчиво проговорил Данило Александрович, и в его голосе не ощущалось ни горечи, ни сожаления — только безмерная усталость, прежде столь несвойственная неизменно деятельному и полному сил князю. С болью и страхом отмечал про себя Иван и эту новую интонацию, и то, как изменился за последние дни отцов голос: откуда только в нем взялась эта глухость, эта старческая надтреснутость, это зловещее сипение, вырывавшееся из недр широкой и всегда казавшейся могучей, как кремлевская стена, груди?! Пожалуй, впервые с тех пор, как князь Данило занемог, Иван ясно осознал то, о чем доселе боялся даже думать: его отец умирает, и ничего с этим не поделаешь; просто князь Данило исчерпал свои жизненные силы, без остатка истратил их в напряженной борьбе, наполнившей все его существование, и теперь тихо отпадает от древа жизни, как высохший, лишенный питавших его соков лист.

А Данило Александрович продолжал:

— Пожил свое на свете, пора и честь знать... Откня-жил, отвоевался, откланялся поганым вдосталь. Теперь вам, сынам моим, постигать сию науку. Чему мог, я вас научил, остатнее токмо от вашего разума да божьей воли и зависит.

— Не рано ли ты, отче, на покой собрался? — попытался улыбнуться княжич.

По лицу больного пробежала легкая рябь досады: ему была неприятна неискренность любимого сына, пусть даже и вызванная лучшими побуждениями. Не отвечая, Данило Александрович утер лоб алым платом и, проведя рукой по бороде, глубоко вздохнул.

— Хотел я вас всех у смертного своего одра собрать, да Юрья, как видно, не дождусь. Прислал он намедни заместо себя грамоту, — князь Данило протянул руку к столику и, взяв с него слегка помятый свиток, на котором темнело пятно от пролитой на него жидкости, протянул его сидевшему на постели Ивану. — Вот, полюбуйся: не пущают-де его переяславцы, боятся, что боле уж к ним не возвернется. Не пущают князя — каково! — Данило язвительно хмыкнул. — А ведь сие и для тебя урок как сядет Юрий на Москве (не вечно же они его, в самом деле, силком держать станут!), тебе у сих своевольцев княжить. Так ты им с самого первоначалу воли не давай, с первого же дня покажи, кто господин, а кто слуги. Да особо на переяславцев не полагайся, окружай себя все боле своими людьми, проверенными, вроде Родиона али Федора Бяконта. Эти не предадут.

Приступ хриплого, клекочущего кашля прервал речь князя. Отпив из чаши и отдышавшись, Данило Александрович заговорил снова.

— Да, с Юрьем мне уже на сем свете не свидеться... А жаль — ему-то как раз последнее отцово наставленье ой как надобно! Вельми он горяч, необуздан, боюсь, наломает дров, — вздохнул князь Данило и вдруг с ласковой улыбкой поглядел на сына. — Вот тебе бы я с легким сердцем передал большое княженье — и разумом, и волею господь одарил тебя превыше всех моих детей. Но запомни накрепко, Иване, — добавил он сурово, подняв указательный палец в предостерегающем жесте, — упаси тебя бог возжелать московского стола из-под брата старейшего либо его потомков — сие есть великий грех! Если же на то будет божья воля — ведь в наше время должность опаснее княжьей сыс; кать мудрено, — по лицу князя скользнула слабая улыбка, тут же погаснув. — Доживете ли хоть вы до той поры, когда князья будут решать свои споры не на ратном поле, а за дружеской беседой? Боюсь, долго еще придется ее ждать... Так вот, ежели божьим соизволением ты займешь когда-либо московский стол, помни, что покуда нет единства в земле нашей, не престанет она исходить кровью и не избавится от постылого ярма. Одному государству должно быть на Руси и одному князю ее блюсти, прочим же князьям пребывать во всем ему покорными! А ведь мог бы стать таким князем, Иване, истинный бог мог бы! Токмо кто ж тебе позволит...

— Не молви так много, отче, — стараясь скрыть свое волнение, произнес Иван и заботливо оправил одеяло. — Тебе покой потребен. Не волнуйся: что бы господь мне ни сулил, честь рода нашего я не замараю.

— Я знаю, знаю... — отозвался Данило Александрович, и в его глазах неожиданно вспыхнули радостные огоньки. Он шутливо похлопал сына по колену. — А все же, что ни говори, не впустую аз, многогрешный, землю-то топтал, а! Что была Москва, когда я здесь сел, — так, скареднейший городишко, почти что село! А ныне сие княженье не из последних на Руси! И Коломной теперь володеем, и Переяславлем. Последнее, положим, не моя заслуга, да ведь важно-то дело!.. Женить вот вас не успел — сие мне пуще всего досадно. Сколько сынов, а ни одного внука увидать не пришлось. Да что уж тут поделаешь! — Князь Данило откинулся на подушки и устало прикрыл глаза. — Ладно, ступай, сынок, что-то я уморился, — ослабевшим голосом проговорил он.