Иван Калита - [18]

— Доднесь ни одна живая душа о сей горенке не ведала, — доверительно понизив голос, молвил он. — Из рода в род, от отца к старейшему сыну сия тайна передается. Здесь все наше богатство, за столетия скопленное, и без ложной скромности могу сказать, что достояние предков своих я не токмо сберег, но и изрядно приумножил. Не думал я, что когда-нибудь отворю перед кем-либо сей ларь, а перед тобой вот отворил и говорю: бери, друже Воробей, сколько унести сможешь: боярина Терентия свиньей неблагодарной еще никто не кликал!

Но Воробей лишь покачал головой, всем своим ви дом изъявляя полнейшее равнодушие; в полумраке скудно освещенной каморки боярин не мог видеть, как вспыхнули глаза ведуна, едва он откинул крышку ларя, как неотрывно впились они в представшие перед ними сокровища.

— На что мне золото да серебро? Я ведь в лесу живу; соседи мои — медведи да лоси — навряд ли его в оплату примут. Всю жизнь обхожусь тем, чем мужички от скудости своей благодарят: сала там кусок, холста отрез — вот моя обычная мзда. А к богатству мне привыкать уж поздно, сберегать же его не для кого. Есть у тебя кое-что иное...

— Да назови токмо, а слово мое крепко! — воскликнул боярин, в глубине души несказанно обрадованный отказом ведуна.

— Отдай мне ту девку, что в опочивальню меня провела, а боле мне ничего от тебя не надобно.

— Иришку? — боярин в изумлении посмотрел на Воробья; слова ведуна привели его в явное замешательство, которое тот истолковал по-своему.

— Нет, ты не думай, я не о том, чтоб ты ее на меня записал, — поспешил заверить он Терентия. — Я и сам хрестьянского званья, мне холопями володеть невместно. По закону она как была твоей, так и останется; пущай лишь живет у меня да во всем будет мне послушна — с меня того довольно.

— Да не о том речь, — смущенно сказал боярин. — Я, конечно, над своей холопкой волен, но... Больно уж не по-хрестьянски это, не по-людски! Я и сам-то с дворовыми девками лишь смолоду баловал, а уж чтобы так... Может, взял бы лучше серебро? — почти просительно посмотрел Терентий на ведуна. — Мошна-то моя от того полегчает дюжее, да уж зато и на душу груз не ляжет.

— Помни: ты слово дал, — жестко ответил Воробей. Терентий вздохнул.

— Оно-то, конечно, так; коли обещал, слово держать надобно. Только сделать это не так просто. Брат у нее есть — это он привез тебя сюда. С сестрой они с младенчества не разлей вода: знамое дело, сироты, окромя друг дружки ни одной родной души на свете. Кто знает, что он может выкинуть?

— Так избавься от него! — с досадой на недогадливость своего собеседника воскликнул Воробей.

— Да, да, избавиться... конечно... — рассеянно произнес боярин. — Вот что: ты пока ступай отпочни, для тебя и горница приготовлена, а я уж что-нибудь примыслю.

4

До поздней ночи боярин сидел один в своей светлице, подперев скулы руками и глядя, как неясные тени от лампады беспокойно ерзают по стенам, будто пытаясь преодолеть некую преграду, отделяющую их от вещного мира, куда они страстно и безуспешно стремятся. На душе у Терентия было скверно. Он всегда был суров с подвластными ему людьми, не видя в том ничего предосудительного: осуществляя свою власть над холопами, он лишь исполнял божью волю и пользовался своим неотъемлемым правом. Но никогда боярин не преступал в обращении с черным людом законы, установленные богом и людьми; ни разу в своей жизни не осквернил он своей боярской чести каким-либо недостойным, низменным поступком (по крайней мере, так он предпочитал думать). Вот и сейчас все в душе Терентия противилось тому, чтобы удовлетворить нечестивое желание ведуна; разум же нашептывал иное. Вправе ли он отказать тому, кто спас от неминуемой, казалось, смерти его юную жену, усладу его кренящейся на исход жизни? «Куда ни кинь, всюду клин, — угрюмо думал Терентий. — Что сдержать слово, что нет — все одно поруха для чести. Ох, проклятый Воробей, ну и головоломку же ты мне задал!» Но тут же утешительная мысль, как всегда готовая к услугам служанка, торопливо накинула на неприглядную действительность наспех состряпанный наряд благопристойности: «А чего я, собственно, маюсь? Я-то даю ему девку для подмоги в хозяйстве, ни для чего иного, и ежели он сотворит с ней какое непотребство, я за то не в ответе». «Кого ты замыслил обмануть? — пытался противиться слабеющий голос совести. — Кто ж поверит, что ты столь глуп, что не смекнул, для чего она ему спонадобилась? Как ни крути, а грех сей на тебе будет. Не перед людским, так перед божьим судом ответишь!» Тогда в дело вмешался суеверный страх: а ну как ведун, почтя себя обиженным, наведет на боярский дом порчу? Силу свою он уже показал. Нет, боярин, нельзя, чтобы Воробей покинул твой дом, затаив злобу! Придется тебе уважить его просьбу. Еще раз тяжело вздохнув, Терентий придвинул к себе лист пергамента и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, заскрипел им по белой глади.

Здесь необходимо коснуться одного крайне щекотливого для боярина вопроса. В свое время Терентий положил немало сил на то, чтобы забыть об этом неприятном деле, которое в глазах многих долго лежало на его имени темным пятном, и по сию пору не терпел никаких, даже косвенных, напоминаний, вызывавших в его памяти досадную тень прошлого. Дело в том, что у Терентия был младший брат, Матвей. Отношения между обоими сыновьями Абрама Ивановича всегда были самыми дружескими, разумеется, настолько, насколько вообще возможна дружба между братьями, разница в возрасте между которыми составляет ни много ни мало двенадцать лет. Все изменилось со смертью отца. Буквально на следующий день после того, как тело боярина Абрама упокоилось в земле, челядь переполошили отчаянные крики, доносившиеся из светлицы, где молодые бояре незадолго перед тем уединились для важной беседы. Ворвавшись в помещение, слуги увидели, что Терентий лежит навзничь на полу, а Матвей, уперев колено ему в грудь, обеими руками сжимает братнину шею с такой яростью, точно перед ним его смертельный враг. Никто так и не узнал доподлинно, что же произошло в тот день между братьями, только вскоре Матвей Абрамович навсегда покинул Гошево, хотя, как было известно всем в округе, согласно духовной боярина Абрама, каждому из его потомков мужского пола полагалась доля в имении. Позднее до Терентия дошли слухи, что Матвей поступил в Москве на ратную службу и был у князя в великой чести. Последнее обстоятельство окончательно избавило Терентия от угрызений совести, и со временем он почти забыл о том, что у него вообще есть брат.