Иван Калита - [17]

— Вот, господине, прибыл человек, за коим было послано, — тихо молвила она и, пропустив ведуна вперед, скромно застыла у двери, не смея приблизиться к ложу страданий.

— Спаси ее, богом молю, ничего для тебя не пожалею, — глухо проговорил Терентий, не сводя с гостя умоляющих воспаленных глаз.

Будто не замечая его, Воробей молча подошел к постели и, склонившись над больной, взял ее за запястье, пощупал пульс. Лицо ведуна омрачилось. Затем он приложил ладонь ко лбу боярыни, раздвинул ей зрачок — спящая издала тихий стон и слегка пошевелилась, точно от дурного сна, — и, выпрямившись, резко бросил:

— Котел, воды ключевой вдосталь, ковш с ручкой и дрова. Да чтобы не входил никто!

Его приказание было исполнено с лихорадочной поспешностью. Всю ночь и весь следующий день Терентий не находил себе места от мучительной тревоги. Он то молился, то ходил из угла в угол, ломая скрещенные пальцы, то звал кого-нибудь из слуг, а когда тот являлся на зов, раздраженно велел оставить его одного. Наконец две бессонные ночи и пережитые волнения взяли свое, и измученный боярин заснул прямо на полу молельной, подложив под голову свернутый бумажный кафтан.

Утром Терентия Абрамовича разбудил один из холопов, которым он велел неотлучно находиться у двери опочивальни и исполнять любые приказания Воробья, если таковые последуют.

— Скорее, боярин, скорее, ведун тебя кличет!

Терентий входил в опочивальню с таким чувством, горое, вероятно, испытывает подсудимый перед произнесением ему приговора. Но едва он переступил порог, его радостно встрепенувшееся сердце едва не пробило грудную клетку, как порок пробивает крепостную стену: первое, что он увидел, была обращенная к нему улыбка жены, еще слабая, жалкая, несущая на себе след недавно перенесенных страданий, но в то же время излучающая победное сияние возрождающейся жизни. Боярыня была бледна, под глазами притаились глубокие черные тени, но прояснившийся взгляд говорил о том, что болезнь отступила. Не произнеся ни единого слова, издав странный приглушенный звук, похожий одновременно и на смех, и на рыдание, Терентий бросился перед ложем на колени и долго покрывал поцелуями руки, лицо, плечи той, ко-торая, оказавшись на самой кромке земного существования, теперь снова возвращалась к нему. Потом медленно подошел к Воробью, невозмутимо складывавшему привезенные им с собой травы обратно в мешок.

— Мой долг перед тобою не измерить никакою мерою. Но все же: чем я могу вознаградить тебя?

Ведун поднял на Терентия хитро прищуренные глаза, в которых не было заметно и тени усталости.

— Счастливица твоя боярыня: кабы ты промедлил еще хоть чуток али холоп твой дома меня не застал, никто бы ей уже не помог. Что же до награды... Угостил бы для начала обедом, а то по твоей милости я, почитай, два дни маковой росинки во рту не держал.

После того как хозяин и гость воздали должное трапезе (надо ли говорить, что в тот раз к столу было подано лучшее, что нашлось в боярских клетях и на скотном дворе!), Терентий пригласил Воробья следовать за ним. Длинными извилистыми переходами боярин провел своего гостя в светлицу, находившуюся в самой отдаленной части дома; пропустив ведуна вперед, Терентий запер за собой дверь и, взяв со стола подсвечник, зажег от лампады все три вставленные в него свечи. Затем он подошел к огромному шерстяному ковру, украшавшему одну из стен, и приподнял его за угол. Позади ковра оказалась дверь, настолько маленькая, что для того, чтобы войти в нее, человеку среднего роста пришлось бы согнуться едва ли не вдвое. Открыв эту дверь ключом, висевшим у него на шее, отдельно от прочих, болтавшихся в связке на поясе, Терентий с загадочной улыбкой поманил гостя рукой и, скрючившись в три погибели, как жнец, подрезающий колосья, вошел внутрь. Чуть поколебавшись, Воробей последовал за ним. Мужчины очутились в крошечной горенке без окон, единственную обстановку которой составлял большой ларь; судя по необыкновенно тонкому, изощренному узору его оковки, ларю было по меньшей мере около сотни лет: после Батыева разгрома на Руси нелегко было найти кузнеца, способного на столь искусную работу, — лучшие мастера либо погибли, либо были угнаны в Орду.

Здесь боярин снова воспользовался ключом — на этот раз место, где Терентий изволил хранить его, осталось Воробью неведомым, ибо когда он протиснулся в каморку, тот уже держал ключ в руке — и, с глухим стуком откинув тяжелую крышку, с выражением гордости и восхищения на лице опустился на колени и погрузил руки в груды золотых и серебряных монет, наполнявших почти до краев два разделенных дощатой стенкой отделения; третье отделение было отдано драгоценным камням и украшениям. Зачерпнув полные пригоршни монет, боярин поднес ладони к лицу и несколько мгновений жадно разглядывал лежавшие на них маленькие блестящие кругляши; затем медленно, словно нехотя, наклонил ладони, и звенящий металлический дождь двумя непересекающимися струйками тяжко истек в свое потаенное лоно. Тщательно выбрав монеты, случайно попавшие не в свое отделение, Терентий бережно водворил их на место и лишь тогда, не забыв с нежностью, точно поглаживая, провести рукой по переливающемуся разноцветными огнями содержимому третьего отсека ларя, обратил к Воробью улыбающееся, раскрасневшееся от удовольствия лицо.