Иван III — государь всея Руси. Книги 4–5 - [271]

— А что сие «право светского меча» означает?

— То означает, государь, что во всяком латыньском государстве инквизиторы вправе свершать свой суд над грешниками — врагами церкви — и требовать от государя предания их смертной казни, сжигая виновных на костре, — разъяснил Курицын и продолжал: — Ежели хочешь о сем лучше ведать, что на Литве сии монахи творят, прими к собе на доклад доброхотов наших: гостя литовского Якуба Шепель-Чижевского и шляхтича Яна Завишенца. Оба они со Смоленщины Андрей Федорыч, — обратился Курицын к дьяку Майко, — поведай с их слов, что они нам с тобой сказывали, и как ты их речи разумеешь, какую цену они стоят. Дело ли сказывают, или все пустобрех?

— Яз из их слов, государь, так разумею дела на Литве, — начал Майко, — папа Александр гораздо крепко жмет на зятя твоего и вельми не доволен им за уступки в допущении грецкого закона. И воздвигает в Литве гонения на православие, не считает православных христианами, требует вновь их крестить по обряду латыньской церкви. Сие вызывает смуту на Литве. Все православные хотят уйти из Литвы, отсесть под твою руку. Зять твой, боясь сего, всякие подарки стал дарить князьям и даже вотчинами оделяет русских князей, но сие не помогает…

Государь быстро перевел взгляд на Курицына:

— Пошто же княгиня Олена мне не пишет? Может, сего и нет?

— Не знаю, государь, пошто дочь твоя не пишет, — молвил Курицын, — но ведаю от других, через разных наших доброхотов и русских князей, что Альберт Войтех, епископ виленский, который имеет право светского меча, и униат Иосиф Болгаринович, нареченный митрополит литовский, были даже у дочери твоей и оба пытались самолично ее увещевать принять унию.

Государь метнул гневный взгляд на Курицына и приказал:

— Прошу тя, Федор Василич, добудь мне верную весть любой ценой от княгини Ольги. Учини вместе с дьяком Майко и всеми доброхотами нашими розыск о сем.

Тридцатого мая того же года дьяк Курицын получил наконец ту грамоту, которую ожидал давно с нетерпением. Он жадно схватил принесенный подъячим Щекиным небольшой столбец, зашитый в холст и запечатанный восковой печатью князя Бориса Михайловича Турени-Оболенского из Вязьмы.

С трудом разбирая печать, Курицын то приближал, то отдалял от своих глаз столбец, стараясь лучше разглядеть печать. Подьячий Щекин взволнованно и радостно подсказал своему дьяку:

— Из Вязьмы. От князя Турени-Оболенского…

Курицын перекрестился.

— Слава Богу, Алеша, — весело сказал он, — спори со столбца холст, и идем прямо без доклада к государю.

Иван Васильевич встретил старого дьяка с улыбкой.

— Вижу, Феденька, добрые вести принес. Сказывай…

— Вести от Елены Ивановны.

Иван Васильевич закусил губы и, несколько раз прерывисто вздохнув, глухо выговорил:

— От моей Оленушки!

— От ее, государь…

— Сама пишет али кто другой?

— Ее подьячий Федко Шестаков, приятель мой, из русских… православный, — ответил Курицын.

— Добре он надумал вести слать тобе через наместника в Вязьме, князя Туреню-Оболенского.

— И сей столбец через него мне с гонцом прислан, — молвил Курицын.

Медленно разворачивая столбец, дьяк стал читать:

— Федко-писарь пишет: «Княже и господине Борис Михайлыч! У нас в Вильне и по всей Литве пошла свара великая между латынянами и нашими христианами православными. Дьявол вселился в униатов: смоленского епископа Иосифа Болгариновича и его сродника Ивана Сапегу… Александр с ними вместе неволит Елену Ивановну в латыньскую веру… да и все христианство наше хотят порушить совсем… И государыню нашу Бог научил, да попомнила она науку государя, отца своего, и ответила им так: «Яз без воли государя всея Руси, отца моего, Ивана Васильевича не могу то учинить».

Иван Васильевич внимательно выслушал тайное письмо Федка Шестакова и тотчас приказал родичу своему, боярину Ивану Григорьевичу Мамонову, ехать в Литву и тайно передать Елене его приказ.

— Записывай, Андрей Федорыч, все, что сей часец сказывать будет нам государь, — молвил Курицын дьяку Майко.

— Ну, пиши княгине Олене, — начал государь. — «Яз тобя дал за великого князя Александра не просто, а с крепким наказом, да и князь Александр клятвенную грамоту нам дал, дабы тобе, нашей дочери, будучи за ним, доржать наш греческий закон, а ему тобя к рымскому никоторыми делы не нудить. И ты бы сама, дочка наша, памятовала Бога и доржала бы крепко греческий закон, а мужа своего не слушала. И придется тобе даже до крови или до самой смерти пострадать, а к латыньскому закону ты бы не приступала. Против же порушенья в Литве греческого закона мы хотим бороться наикрепко. Яз пошлю полки свои и буду биться сколь нам Бог поможет».

— А от меня же, — добавил дьяк Курицын, — передал бы челобитную моему приятелю Федору Шестакову, дабы он тайно известил о всем, что деет папа Александр в Литве против веры православной, какая свара там идет и как русские православные князья с их дворами и холопами против рымского закона борются. Да известил бы так же тайно, был ли у великого князя Александра посол от Стефана молдавского, и взял ли с ним мир князь литовский. Пусть вызнает, есть ли союз у князя Александра с братьями, сиречь с королем польским и королем угорским, и в дружбе ли сии короли со Стефаном молдавским. Пусть боярин Мамонов, по воле государя, вызнает про турского султана Баязета и про Менглы-Гирея крымского, мирны ли они с Польшей и с Литвой, а также не воевали ли турки зимой Польскую землю или весной, да и про огненный наряд пусть спросит: посылал ли султан в помочь Менглы-Гирею пушки и пищали к Киеву.