Иван — холопский воевода - [16]
— Связать их! — скомандовал рябой.
Стрельцов тут же скрутили веревками.
— Может, так сподручнее про войско говорить, а? — с издевкой спросил рябой.
Пленники молчали.
— Добро. — Он отцепил у них ножны. — Хотят с Хлопком повстречаться — поможем. Там языки-то им развяжут.
…Через два дня на передовой отряд Басманова, оторвавшийся от войска, неожиданно напали мятежники. В первых рядах был атаман Хлопко.
— Государь, войско холопье разбито. Хлопко, а с ним до ста бунтарей закованы в цепи, — доложили царю.
— Слава богу, — сказал Годунов. — Пусть Басманов придет: хочу его видеть.
— Он убит, государь.
— Басманов? — помрачнел Борис.
— Да, государь. Пулей убит.
— А говорили, у холопов топоры да рогатины.
— У них и пушки имелись, государь. Битва была долгой. Они окружили наш передовой отряд. Поди никого бы не осталось, не поспей войско вовремя.
— Привести заводчика всех бед — Хлопка.
— Неможно, государь. Не гневайся. Изранен весь.
— Повесить вора на площади, — велел царь. — Да поспешайте, пока не издох.
Воеводу Ивана Басманова похоронили с почестями в Троице-Сергиевом монастыре.
Фома и Пахом остались в живых. После допроса атаман велел их отпустить. Но в войско они не вернулись — посчитали, забьют их там, как изменников. Решили стрельцы уйти в донские степи.
Нелегкий предстоял им путь. Уж кто-кто, а служилые хорошо знали приказ властей: «Не велено никого на Дон пропущать и с Дону казака никакова пущать не велено». Москва посылала отряды против донцов, приказывала ставить заслоны, пойманных же сажать по тюрьмам или казнить.
Лжедмитрий
Пока усмирял Годунов низы, заволновалась боярская верхушка. Царю стали повсюду мерещиться заговоры. Начались и пытки, и казни, почти как в пору Ивана Грозного.
А тут и новое лихо для царя приспело: пошел слух, будто жив царевич Димитрий и готовится согнать Годунова с престола, а в Угличе-то, мол, убит не царевич, а кто-то другой.
Злодея-самозванца было велено поймать и доставить. Но кто он такой? Откуда взялся?
Годунову донесли, будто царевичем Димитрием назвал себя бывший инок Гришка Отрепьев родом из обедневших галицких дворян. Обитал он в Чудовом монастыре Московского Кремля. Хорошо знал грамоту, и одно время патриарх Иов брал его к себе для книжного письма. Как-то, напившись вина, похвалялся Гришка монахам, что, мол, будет он в Москве царем. Хотели схватить Отрепьева за такие речи. Но его и след простыл. Объявился через год в Речи Посполитой, и уже не под своим именем, а как царевич Димитрий, наследник московского престола.
Хитро «признался» в том бывший монах: вроде бы во время болезни. Звал он в беспамятстве отца своего — Ивана Васильевича: «Спаси, отче, Москву от погибели, от незаконного царя Годунова. А меня, твоего сына Димитрия, хотел он зарезать. Да спасся я божей волею. А матушку мою в монастырь упрятали. Один я как перст. И никто не знает, что жив я. Только бог все видит да ты, царь Московский, Иван Васильевич».
Не все гладко шло поначалу у Отрепьева в чужой стране. Немало поскитался он по монастырям, служил у разных панов. Но не падал духом, от своей цели не отступался. Попытался связаться не только с влиятельными поляками, но с запорожским казачеством. Весной 1603 года подался в Сечь, которая в то время клокотала от волнений. Казаки закупали оружие, привлекали холопов и беглых мужиков в свое войско. Здесь собиралась та армия, что позже двинется с самозванцем на Москву. Самозванец всем сулил волю и деньги, на Дон послал казакам свое знамя с черным орлом на красном фоне…
Вернувшись из Сечи, Отрепьев попал в город Брачин к видному польскому князю Адаму Вишневецкому. Именно здесь и произошло «признание».
«Царевич он или нет — кому ведомо? — размышлял князь. — Скорее все-таки самозванец. Но пользу нам это принести может. Пусть король Сигизмунд решает, как быть».
Знал Вишневецкий и о неладах Годунова с боярами, и о волненьях крестьянских, и о смутах московских: самая пора царем поставить нужного, своего человека.
А пока князь велел прибрать покои для «царевича Димитрия», а слугам повиноваться ему с поклонами.
Получив донесение от Вишневецкого, король Сигизмунд III потребовал выяснить подробности. И князь записал исповедь самозванца, что спас-де его в Угличе воспитатель, который загодя узнал о готовящемся покушении. Он подменил царевича другим мальчиком. Того-то якобы и зарезали.
Когда князь спросил, зачем царевич надел рясу, Отрепьев путано ответил, что воспитатель вверил его на попечение некой дворянской семье. Там он содержался в доме до кончины верного друга. Тот перед смертью посоветовал: дабы избежать погибели, нужно сменить мирское имя, постричься в монахи и жить в обители…
В эту «исповедь» Григорий привнес кое-что из своей жизни. В монахи он постригся, в самом деле спасая свою голову. Связано это было с его службой у Михаила Романова. В 1600 году Борис Годунов подверг Романовых опале: царю донесли, будто они собирались отравить его семью. В одну из ноябрьских ночей у романовского подворья разыгралось настоящее сражение. Царские стрельцы брали его приступом. Челядь отчаянно отбивалась.
Романовы были наказаны: их отправили в ссылку, старший — Федор был пострижен и отправлен в далекий монастырь. Расправа коснулась и романовских слуг. Многие из них нашли смерть под пытками. Расторопный Отрепьев успел постричься, чтобы избежать кары.
