Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня - [8]

— Про Ваську Грязного слыхал?

— Не. Ничего не слыхал.

— Развода с женой добивается… В блуде якобы застал ее с немцем. Да врет, чай! Не такая она, как говорят. Царь на его стороне. Митрополит покойный будто бы согласие перед смертью на то дал…

— Митрополит Даниил, разведя великого князя Василия Ивановича с его супругой Соломонией, пример тому показал. И грех за многие разводы на Руси падет на покойных митрополитов иосифлян… Я никогда не допустил бы того. Согрешить заглазно не ижденув жены — куда меньший грех!

Беседуя о земных слабостях человечества, осуждая царя за похотливость, покрякивая, бояре взяли свои посохи и, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, стали спускаться по скрипучей лестнице в девичью.

В темноте проходной горницы на шею боярина бросилась какая-то женщина…

— Эк ты? Эк тебя разбирает! — самодовольно проворчал Иван Петрович. — Фуников, трогай! Она… Немка… Бешеная… Страсть! Соблазнительница моя! Ну как? Хороша? Осязай!

Началась возня.

Немного понадобилось времени, чтобы бес опутал по ногам и рукам обоих бояр.

— Иконы, твари, не забыли ли завесить? — с трудом прошептал набожный Челяднин своей невидимой любовнице.

— С утра завешаны, — раздался женский голосок со стороны.

Иван Васильевич велел привести из Судного приказа боярского сына Антона Ситникова для допроса. В рабочей палате царя, кроме Малюты Скуратова, никого не было.

Ситников стал на колени, дрожа от страха. Рыжие волосы на голове всклокочены. Глаза, слезливо молящие о пощаде. Однако толстое с красным носом лицо и тучный живот явно говорили о том, что этот человек и попил, и погрешил против казны на своем веку немало.

— Ты ли Антошка Ситников из Судной избы?

— Яз — самый оный Антошка.

Опершись на посох, Иван Васильевич некоторое время пристально вглядывался в лицо боярского сына.

— Не тот ли, что усердствовал своему государю воровским обычаем, обирая невинных людей, безвинно бросая их в тюрьму и не наказывая виновных?

Ситников не в силах был ничего сказать. Его челюсти стучали, язык не ворочался.

— И не ты ли, собака, поперек государева приказа посулы требовал у новгородских каменщиков и жалобу их на приказчиков не принимал?..

— Я яз! Помилуй, батюшка государь! Век буду о тебе Господу Богу молиться, — взревел Ситников.

— Так-то ты крестное целование соблюдал, собака!

И, обратившись к Малюте, царь сказал:

— Срубите неверную голову.

Ситников кинулся лобызать царю ноги, моля о пощаде, но Иван Васильевич, оттолкнув его ногой, несколько раз ударил по спине посохом.

Вошли два стрельца и увели Ситникова из палаты.

— Бояре смеются над нами, — сказал Иван Васильевич Малюте. — Набрал-де новых себе слуг из боярских детей да из дворян, а они вор на воре. Не обидно ли слушать такое? Ино так и есть. Гляди.

— Новые слуги, батюшка великий государь, не повинны в воровстве явных злодеев, мздоимцев, клятвопреступников, обманувших твое царское доверие, — произнес с глубоким поклоном Малюта. — Но и Фуников боярин не без греха… брал из казны деньги попусту. Обманывал тебя.

— Веди другую собаку! — хмуро указал на дверь Иван Васильевич, как бы не слыша слов Малюты.

— Слушаю, батюшка государь.

Малюта втолкнул в палату дворянина, приказчика Семена Головню.

Иван Васильевич, слегка наклонив голову, впился гневным взглядом в лицо вошедшего:

— Не тот ли ты дворянин, коего мне нахваливал Васька Грязной?

— Точно, батюшка государь Иван Васильевич, точно: яз самый оный и есть. Для присмотру к боярину Фуникову яз приставлен… доносительства для.

Лицо царя побагровело, плечи передернулись.

— Смерд ты поганый, а не дворянин!

— Богу за тебя, батюшка государь, молился денно и нощно.

— Не причетники мне надобны, не славословы и не воры, а верные рабы. Пошто хапаешь хлеб и казну на государевом деле?.. Каменщиков, работную чернь объедаешь? Признавайся!

Ударив себя в грудь кулаком, Головня воскликнул:

— Государеву честь защищал! Доношения на врагов царя Василию Григорьевичу подавал.

Иван Васильевич стал бить Головню посохом.

— На себя, собака, зачем не донес? Хапал? Отвечай — хапал? Хапал? Вероломный! Вот тебе! Вот тебе!

— Винюсь, государь!.. — с рыданиями простонал Головня. — Хапал!

— Руби его голову и руки! Затем я вас набрал? Чтоб воровали?! — грозно крикнул царь.

Оставшись наедине с Малютой, Иван Васильевич сказал:

— Лихоимство распространилось и усилилось повсюду до высшей меры бесстрашия. Что же станет с царем, коли его именем будут прикрывать воровство? Известно ли тебе, Григорий Лукьяныч, что и в Поместном приказе хапают? Нечисто дело ведут. Путила Михайлов сам в петлю лезет… Давно я слежу за ним. А в Разряде? Жалуются воинские люди и на Ивана Григорьева, жалуются! Любит мзду. Приказные сторожа, и те вымогают… Кто дает деньги, того пускают в приказ, кто не дает — гонят от ворот прочь. А Ваську Грязного побей!.. Наломай ему бока.

— На примете у меня и Фуников, батюшка Иван Васильевич. Кое-кого из бояр и князей еще занес я в смотренные списки…

— Повремени трогать. Терплю. Покуда упреди. Поглядим. Стыдоба! Никоего дела доверить нельзя. Воровство! Расправы неправедные. Насильство и над крестьянством посошным, якобы государь так приказывает. Судебник наизнанку вывернули. Всякий закон писан с добрым намерением, но воры, крючкотворы изъясняют смысл оного по-своему, как то им на пользу, а государю во вред. Повинуясь жажде обогащения, воры забыли Бога и честь. И разбогатев, они все воруют, словно бы по бедности… Уж и не видят, что их окружает избыток. Слепнут, скареды! Им недосуг оглянуться на себя… Горе царству от таких людей. Губить их будем без пощады!