Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня - [2]

Дьяк Щелкалов усердно выполнял приказ и, по обычаю, стоя записывал на бумаге слова царя и англичанина.

— Ну, а какой народ?.. Смирен ли? Прилежен ли к королевской службе, украшен ли цветами благочестия?.. Есть ли у вас дружба меж начальниками?.. Не утесняют ли они во вред королеве, сестре моей, малых людей, не обижают ли их в корме?

Англичанин поднялся с места. Царь сделал жест, чтобы он снова сел.

— На английских кораблях народ хорошо обученный, послушный начальникам и каждый один другому брат. Может ли быть иначе, когда столько опасностей и горя в морях и океанах им приходится переносить всем вместе? Они ежедневно читают молитвы.

Царь опять медленно обвел хмурым взглядом своих князей и бояр. («Слава Богу, Фуников проснулся!»)

— На английских кораблях, — продолжал посол, — в изобилии хлеб, мясо, рыба, горох, масло, сыр, пиво, водка и всякая другая провизия, дрова и вода. Всего вдоволь. И никто не обижает малых людей, матросов и юнг. Таких, которые воровали бы у своих товарищей, — какой бы начальник ни был, — у нас казнят… Они оскорбляют всю нацию!

На щеках посла выступил густой румянец. Голос прозвучал негодующе:

— Таких следует убивать! Их нельзя называть англичанами. Они оскорбляют знамена с гербом и вымпелом королевы, перед которыми преклоняются корабли других королей.

Иван Васильевич одобрительно покачал головой.

— Вижу — честный ты слуга своего царства… А много ли таких кораблей у твоей королевы, что ты поведал нам?

— Сорок, ваше величество!

— Хорош королевский флот, как ты назвал его! Он, гляди, перевезет не меньше сорока тысяч солдат к союзнику? — произнес царь.

Англичанин сделал вид, что не слышит.

— Далеко ли плавают те слуги королевы на ее судах? Я слыхал, что плавают они в дивии, неведомые доселе страны?

— То верно, ваше величество, но в этих странах есть много золота, жемчуга, драгоценных каменьев. Наши мореходы легко побеждают черных эфиопов и иных дикарей и берут их в плен. Они доставляют королеве то богатство и привозят на кораблях много рабов, и земли те отдают во власть нашей пресветлой королевы.

— Я слыхал, — продолжал царь Иван, — что теми рабами на торжищах обогащаются ваши купцы и государственные люди. Так ли это?

— Чернокожие люди подобны зверям, они поклоняются огню и деревянным идолам.

Царь Иван задумался и после некоторого молчания тихо произнес:

— У нас на торжищах торгуют только скотом. Наш закон и вера не позволяют торговать на торжищах людьми. Мы почитали бы это великим грехом.

Англичанин промолчал.

— Ну, спасибо тебе, добрый слуга королевы, сестры моей! Побывай завтра у нас, в Посольском приказе… Дело до тебя есть.

…Разъезжаясь по домам, бояре ворчали: попусту, мол, государь с нехристями-иноземцами беседу ведет. Грешно русскому человеку со всяким чужестранцем дружить. Еретики они! Бесстыдники! Голоштанники!

Челяднин возвращался домой в одном возке с Фуниковым.

— Негоже, боярин, спать, когда сам говорит… — укоризненно сказал он Фуникову.

— Вздремнул я… скушно!..

— Смотрел он на тебя… приметил… поостерегись!

— Бог с ним! — зевнул Фуников. — Ближе горе — меньше слез. Ничего! За правого Бог и люди.

— Когда же царь поведет войско-то? Заждался Курбский. Заждались и новгородцы… Чего он медлит?

— Видать, сердце его чует беду, — нараспев зевнул Фуников и с усердием почесал под бородой. — А покудова вона што сотворяет в Нарве!.. Будто всяких языков народы набились в корабли, штоб в море плыть…

— Все нам наперекор… Все назло нам, прости Господи! Православные мы люди, душа не терпит того бесчестия.

— Все вверх дном, Петрович! Седни курица — и та фурится. Задор, сам знаешь, силы не спрашивает. Все перевернулось.

— Боярин Овчина Димитрий правильно его называет «англицким царем»… Далась ему Лизавета…

— Сестрою ее величает… Да Бог с ней! Как наши-то дела?

— Третьяк, брат Висковатого, упреждал Володимира Андреевича, штоб сидел тихо до поры до времени… Пущай Семен Ростовский не водит к нему тайно литовских людей и к нам бы не заезжал. Царевы уши везде… Князь Палецкий Митрий тоже не горазд в молчании. Слаб на язык. Поостерегаться его Третьяк упреждал…

— Ах, Висковатый! Сам себе тирана на шею посадил. Он и Воротынский… Помнишь их лютование против нас, когда Иван Васильевич на одре лежал. Што бы нам в те поры посадить на престол Володимира-то. Вот бы счастье! Висковатый и Воротынский помешали в те поры нам! Пущай теперь и не жалуются. Спихнули бы мы его тогда, лежащего на одре, с престола. И-их! Глупость человеческая! Уж, видать, мы не дотянем до конца этой песни. Нет. Не дотянем!

— С дацким королусом будто бы наш вздумал стакаться. Союза ищет против Литвы.

— Не против Литвы, а против нас! Все к тому, чтоб нас крепче прижать… Дацкий Фредерик свару завел со Свейским, так будто наш думает: корысть от того на море ему прилучится, силы больше заберет через то… А по-моему, по-стариковски: собакой залаешь, а петухом не запоешь!.. Иван Висковатый, и тот уже руками разводит… Следовало бы, говорит, отступиться от Ливонии. Давно бы пора. Побаловали, да и довольно! Дацкая страна, говорит, нам не поддержка.

— Ладно! Помалкивай до поры до времени… Там, в Посольской избе, знают, што делать… Есть наши люди… понимают пользу. Положимся пока на волю Господню. А то истинно… всяк понимает, чем крепче будет царева держава, тем худчее нам, боярам… Ливония, коли станет его вотчиной, — умножит его могучество… Великая радость его — наше горе.