Кира свела брови и наблюдала за точностью его движений.
— Как будто едва, едва, — говорила она.
Совсем без усилий, легко он оставил позади гимназистов, они нам еще вдогонку что-то кричали, сырые и здоровые, но неладные, они гребли вдвоем, но их много насело, и они сбивались с направления и, наконец, отстали.
— До свидания, — кричала им Кира, и я видел, как менялось от смены впечатлений ее лицо.
Когда мы вырвались, Кира посмотрела на меня совершенно счастливыми глазами, и Зоя радовалась, что мы от них ушли.
— Да, — сказала Кира брату, — это дело другое.
— Чуть было не зачерпнули, — сказал я Зое сердито.
— Ведь Кира не умеет плавать. Я так испугалась, у меня даже сердце зашлось.
Я был рад, что гимназисты отстали, а они, видно, раздумали нас преследовать и теперь издали кричали нам:
— Мы бы вас нагнали, да нам домой надо.
Мы даже не ответили.
За речным изгибом мы вздохнули спокойно, оставшись одни. Тут брат положил весла на боры, и лодка после разгона легко шла. Он поправил шашку, чтобы она не мешала, снял фуражку, и ее взяла сидевшая напротив него затихшая, к счастью моему, Зоя и положила к себе на колени. Каменистое дно осталось там, а Череха течет по песчаному дну. Тут было тихо. Кира, поправив волосы, следила и училась. Он греб, улыбаясь, и видно было, что гребля доставляет ему наслаждение. А мы уходили и от лодок, и от дачных мест и поднимались туда, где на правой стороне на высоком песчаном берегу уже зеленел не смешанный с елями лес по подзолу, а красный бор на береговых песках.
— Да, — сказал брат Кире, — хорошая речка. Веселая и приятная, под Москвой таких рек нет, она маленькая, чистоты изумительной.
— Смотри, Кируша, — говорила Зоя, — вот это место назвали даже Ливонской Швейцарией. Все время сосны и песчаные обрывистые берега, воздух такой смолистый — сухой и легкий, тут мы когда-то с Федей поправлялись летом после коклюша.
— Смотри, Кира, — говорил я, показывая.
Это место я любил, тут тихо, и обрыв зарос боровыми соснами, и стрижей здесь полно, что жили испокон веков в песчаных обрывах, источив их. На шесть верст шел бор — все знакомые для брата места, дальше — высокие берега. Они тут были изумительно теплого телесного цвета, а река не глубока, с чистым песчаным дном, а дальше, за изгибом реки, начиналось уже что-то совсем необыкновенное и сияющее: цвет песков менялся, и бор красовался на удивительного цвета белоснежных, искристых песках.
— Белые пески, — как завороженный говорил я Кире, — смотри, как мрамор дробленый. Такие белоснежные чистые пески — здесь да вот там, за Снетогорским монастырем, до которого вчера вечером мы не дошли.
Мы причалили к заветному, заросшему левому берегу, к пескам, на которых не было ни единого человеческого следа. Первым прыгнул с лодки брат, за ним я. Мы подтянули лодку и помогли Кире и сестре выбраться с носа лодки на песок. Он протянул руку Кире, и она ответила на его улыбку, сияя от удовольствия.
Мы спрятали под корнями упавшей сосны весла и измятую Кирину шляпу. Знакомая брату тропинка поднималась по обрыву, уводила в бор, взбираться было нелегко, но очень весело. Брат забрался первым — он легче всех нас оказался, сильный и натренированный во время полевых занятий с юнкерами и легкий — при мускулистой своей худобе — с развитым гимнастикой и плаванием, легким и послушным телом, которого он не чувствовал. Лицо уже запутала паутина, и мы взбирались, цепляясь за можжевельник. Кира была второй, но потому что брат ей помог, а я задержался, чтобы выручить Зою, боявшуюся крутизны и боровых муравьев, я ей помог, а потом брат с Кирой, подав ей руки, вытянули ее, а я взобрался сам, говоря:
— Это смешно — бояться боровых муравьев, они большие, смоляные, но совершенно безобидные, ты бойся рыжих садовых, вот те действительно злы.
После общих усилий мы передохнули и осмотрелись: бор шумел, весь золотистый, в солнечной паутине. А для меня с детства счастье было связано с играющей на солнце прозрачной водой, мне все казалось сказочным и таинственным в этом бору, и самое лучшее из сказок было связано с бором.
— Смотрите, — тихо сказал Кире брат.
— Где, что?
Но брат вместо ответа показал на сосну, и мы увидели там, где шевельнулась ветка, трех белок. Они любопытны, и когда мы замерли, то одна из них, цокая и царапая кору, смотря на нас большими глазами, спустилась. Нервно подрагивал пушистый хвост, и, раздувая ноздри, она смотрела на нас, а другая с цоканьем спускалась вниз головой и тоже замерла, и у нее подрагивал не только хвост, но и кисточки ушей, и вся она, собранная, пушистая и чистенькая в солнце, смотрела на нас, а глаза у нее, как у Киры, были полны жизни и любопытны. Кира с Зоей сделали движение, и белки спрятались за ствол. Я посмотрел — куда.
— Да нет, — сказал брат, — вон где они, пустились по деревьям.
И вот так — то скрываясь, припадая к стволу, то появляясь, она показывалась — то хвост мелькал, а то голова с большими кисточками на ушах.
— Но любопытна до чего, — сказал брат, — мы на нее смотрим, а она на нас.
А когда мы двинулись — белки, волнуя хвою, побежали по сосновым ветвям. Мы шли, а они, распластавшись, летели с ветки на ветку, и даже не видно было, за что и как они цепляются.
