Иван-чай-сутра - [48]
…Алекс опасался увидеть на горе, например, рабочих, или даже экскаватор.
Что будет дальше, он не знал. Но уже ясно было, что в понедельник не выйдет на работу. И это будет, скорее всего, крахом его карьеры на ДОЗе. С прогульщиками там поступают сурово. Вряд ли поможет заступничество тещиного знакомого. Впрочем, впереди еще целая ночь.
(Не знал он и того, что кто-то вместо него уже начал: бульдозеры глазели на мир разорванными окнами и внутри, на сиденьях серели зрачки увесистых булыжников в белом хрустком крошеве.)
Алекс сразу понял, что на горе кто-то был, еще на полпути к вышке. Сюда уже сто лет никто не поднимался, кроме него. А сейчас была пробита целая тропа в иван-чае. В траве он заметил окурки, конфетную обертку. Возле самой вышки, ржавой и отмеченной птицами, любившими подставлять перья ветру, теплело серое кострище. Алекс прислонил велосипед к сосне, перевел дух, огляделся. В кустах он обнаружил груду жердей. Продолжил обход горы и наткнулся на свежий шурф. Значит, все так и есть, тот мужик говорил правду. Алекс разглядывал шурф. А у него была надежда, что здесь ничего не найдут, кроме глины. Или даже, что в горе сокрыта скала. Нет! Песок и гравий. Будущие плиты очередной панельной девятиэтажки, убогих гнездилищ для задроченных индустриальной эрой рабов, куда они без всяких возражений впустят голубоглазых троянских коней TV и будут вкушать свои дешевые наслаждения, думая, что это и есть свобода и счастье, что ничего другого, кроме футбола и фальшивых улыбок президентов и разнообразных проституток, они не достойны. Хотя здесь, на горе ясно, что для них закрыт весь мир. И со стороны Иерихонской Горгоны, этой Горожанки со змеиной короной, весьма предусмотрительно отдать приказ о ломке гор. Вот этой конкретной горы. Ведь сражение между мирами не кончается, город и деревня навечно враги, Вороний лес — против ваших убогих парков с каруселями, Карлик-Дуб — против ваших памятников палачам и архитекторам иерархии, сиречь вертикали власти, Луга Мануила — против залитых асфальтом площадей, Белый лес — против резиденций с колоннами, флагами и ментами; и когда-нибудь Ворон выклюет ваш державный глаз, — там, где будет поле последней брани. Пусть в это и трудно поверить.
Зачем же они заготовили столько жердей? Алекс не мог допустить мысли, что кто-то еще устраивал помост на вышке, — чтобы смотреть вокруг. Сам он так и поступал, и в звездные ночи спал на вышке, если комары не донимали. Да, эти ночевки на жердях между четырех ржавых опор, навсегда оставили «привкус росы, железа и звезд», как говорил Егор после своего одиночного путешествия. То, что он собирался явить миру, должно было иметь тот же привкус.
Алекс поставил палатку. Связку старых жердей он не нашел в развилке вяза. Возможно, жерди пустили на дрова. Но зачем нарубили новые? Побоялись, что прежние не выдержат? Да кто здесь все-таки был? Может, кто-то еще помимо геологов, пробивших шурф?
…Но — что толку лукавить с самим собой или с этой речью? — в каком-то реликтовом уголке сознания тлела смутная детская догадка, вдруг вспыхивая уверенностью, что однажды все так и будет: где-то здесь, на горе, или на берегу Дальней Реки он увидит знакомую немного сутулую фигуру в футболке с надписью.
Иногда Алекс представлял это очень ясно. Ему казалось, что Егор будет невозмутим, деловит, короче, будет сидеть у костра — или выходить к нему из тени деревьев — с таким видом, словно ничего не произошло, словно они недавно расстались.
В вечерний час на Пирамиде, цветущей иван-чаем, золотой розгой и скипетрами коровяков, Алекс сидел под соснами, как будто глубоко под водой. На него снисходил великий покой горы, вечернее забвение над тенистой землей с дальними рощами, отражавшими солнце. Железный четырехножник курился к ночи ароматом трав и сосен. Кузнечики старались вовсю. Кажется, древние называли их лирниками Аполлона. Или Егор? Алекс уже не помнил. Он и себя забывал. Им овладевала речь, — вот что он понимал с определенностью. Но эта речь была удивительной. Она была упоительно безмолвной. Нет, точнее, бессловесной, а звучать она звучала. И в ней слышался грубоватый голос Егора; и голоса всех Плескачей, как их называли в округе. Это была их земля, синеглазых и лобастых крестьян и граборов, это была их гора. И она тихо пела.
…Но на горе появились люди.
Алекс услышал голоса и сразу отличил их от тех, что уже потихоньку начинали звучать в его глубоководном сознании. Он встряхнулся. Да, это были реальные люди. (Как будто Плескачи не реальны.) Рабочие? Геологи?..
