Иван-чай-сутра - [38]

…Было пасмурно, душно. С полными котелками Алекс поднимался по тропе. Справа склон казался парчовым от пальмовых ветвей папоротника. Пахло пряным чабрецом и сладковато-свежим иван-чаем. Этот высокий берег в березах казался пригрезившимся, но был реален. Никто из проходящих мимо, в километре отсюда, по грунтовой дороге, и подумать не мог, что здесь — так. Это было настоящее логово, местность в Местности. Обойдя стороной осину с гнездом, — соблюдая прайвиси (privacy, то бишь уединение) канюков, — он вышел на полянку с рухнувшей от ветра вершиной березы, нарвал бересты, наломал сухих веток и разжег огонь, достал из кустов старые рогульки, правда, поперечная палка уже сильно подгорела посередине, пришлось заменить ее новой. Повесив котелки над костром, Алекс раскатал легкую нейлоновую бескаркасную палатку, вытащил из развилки дуба колышки и шесты, и начал устанавливать ее. Каркасные палатки проще в использовании, может, надежнее, но Алексу нравилась эта — тем, что легче, и скрещенные шесты придавали ей схожесть с вигвамом или, скорее, с какой-то лесной избушкой. Палатка зеленовато-коричневого цвета поднялась под сводом густого орешника, среди сочной плантации ландышевых перьев, и сразу стало ясно, что она на своем месте. Десять шагов в сторону — и ничего не разглядишь. Даже дым костра сливался со стволами и листвой берез, дубов, осин. Но, конечно, пахнул горящей березой и горьковатой осиной и терпкими дубовыми ветками. На случай дождя у Алекса был с собой пятиметровый целлофановый полог с приклеенными резиновыми «ушами» для растяжек. Пока он решил не растягивать его, хотя, судя по всему, парило — к дождю. И хорошо, если бы он ударил прямо сейчас — градом и камнями по застолью на Чичиге. Алекс как-нибудь защитился бы. Надел на голову котелок вместо каски. Ведь бывают же такие дожди? Не помешал бы и шумерский ливень. Хотя, конечно, таким легким топориком плот не успеешь срубить. Интересно, из чего был корабль у шумерского Ноя — Утнапишти, Нашедшего Дыхание Долгой Жизни? Из ливанского кедра? Вряд ли. Гильгамеш рубил их много позже. Наверное, из тростника, пальмы.

И Гильгамеш, увидевший, как черви проникли в ноздри умершего друга, пустился в путь за бессмертьем, пересек степи, пришел к горам, к вратам, охраняемым людьми-скорпионами, держал перед ними речь и был пропущен в лабиринт; шел в полном мраке, пока не оказался в каменном саду, где его встретила хозяйка, подносящая богам брагу, не без иронии вопрошавшая, в чем дело? отчего его щеки впали, голова поникла и зачем он бежит по пустыне в поисках ветра? Гильгамеш снова говорил складно. Речь ему была послушна, хотя, наверное, тряслись поджилки. И хозяйка указала ему дорогу к корабельщику, который и доставил его через ядовитые гремучие воды смерти к острову блаженного Утнапишти, спасшегося не только от потопа, но и от смерти. Тот поставил точный диагноз его тоске, мол, плоть не только людей, но и богов в твоем теле. Преходящее и вечное в одном теле. И первая составляющая паникует. Проблема всех предыдущих и последующих тысячелетий обозначена.

Алекс сыпанул в забурлившую воду заварки и смородинных листьев, накрыл котелок крышкой; а во второй котелок ничего насыпать не стал, есть не хотелось, — только пить. Позже можно будет что-нибудь сварить. Он с нетерпением дожидался, пока чай настоится.

И ничего не изменилось. Только имена другие, роли. А коренной страх, как это называл Егор, все тот же. Алекс провел языком по пересохшим губам. На запах пота отовсюду слетались кровопийцы, даже дым их не отпугивал.

Алекс сбил ножом крышку, зачерпнул густо-бронзовой воды, обжигаясь, начал прихлебывать. Осушив полкружки, он вдруг почувствовал кристальную какую-то младенческую ясность. Вот эликсир странника! Мгновенное отрезвление от духоты и злости, непонимания, отчаяния. Алекс обвел взглядом стволы и кроны, низкое мутное небо. Серый свет дня мягко охватывал все. Пасмурная погода преображает мир в земной дом.

…И где-то в этом мире затерялся Егор. А если погиб, то в другом, думал Алекс, внезапно проснувшись ночью. Заметив дырочку над лицом, на скате палатки, удивился: обычно видел ее днем и собирался заклеить или зашить… Но сейчас глухая ночь. Он перевел взгляд и увидел еще одну прореху — да покрупней. Повернул голову: вся палатка сквозила звездами. А когда укладывался спать, небо было непроницаемым, тяжело лежало на кронах. Значит, ночью дул ветер? А он ничего не слышал… Но отчего-то проснулся. Алекс заворочался — и замер. Откуда-то нанесло, повеяло ветерком, словно бы дунули в отверстия многоствольной флейты. Вот — снова, два-три голоса, заунывные, неокрепшие, просительные. Алекс слушал, не шевелясь и не дыша. Это пел не ветер, а пробовали голоса маленькие волки. Значит, брат Волк поселился здесь, на этом острове? В Городке?.. Нет, кажется, дальше. Алекс пытался определить направление на слух, представил палатку, стоящую под сенью орешника, Карлик-Дуб, малинник, иван-чай и папоротники на высоком берегу с березами; по другую сторону от палатки — дубы, молодой осинник и березняки, овраг и другой ручей, в середине лета вовсе исчезающий, рассасывающийся в черных топях. Волчата правили свои голоса, как лезвия, где-то на Усадьбе. Туда их вывел брат Волк. И вдруг сам подал голос. Волчата подхватили ноту с воодушевлением, но у них эта нота суровой тоски ломалась, прерывалась и была похожа больше на жалобу.