Ива Джима - [4]

– Вы знаете, куда?

В голове возникает полосатая тень от жалюзи. Мысленно перевернувшись на спину, он созерцает бесшумный полет вентилятора на должном месте…

В ответ на это немецкая овчарка вываливает лиловый свой язык из распахнутого «кадиллака». Хозяин, военный в мундире, только что подобрал ее экскремент. Правой рукой, на которую надет пластиковый мешок из супермаркета. Заметив их, спешит отвернуться, чтобы сокрыть дальнейшие манипуляции. Не иначе, как сотрудник Пентагона.

– Сильное место, кстати. Биоотходы, которые размешивает в пустыне ваша героиня…

– Это была я.

– Кто вам дал такой наряд?

– Вызвалась сама.

– И что, действительно, горит?

Она кивает. – Правда, медленно.

– Я бы в начало передвинул.

– Вы считаете?

– Непобедима армия, которая убирает за собой, пардон, биоотходы.

– Но это не то, что я хотела сказать. И потом, что же тут странного? Как можно воевать не заботясь об охране окружающей среды? Без помощи экологов? Или вам это смешно?

– Нет, но бывает, что образ возникает независимо от авторских усилий.

– И какой же образ возникает у меня?

– Америки.

– Но это же нормально?

Держа курс на скопление небоскребов, сверкающих стеклом, они пересекают мост над многополосным хайвэем. Страна колес не создана, чтобы ходить пешком. Особенно с непокрытой головой, на которую он не может – эстетически не в силах – напялить подаренную Али бейсбольную шапочку с солнцезащитным козырьком.

– Вы были у родителей в Нью-Йорке?

– У подруги на Манхеттене. Туда родители выбраться так и не смогли.

– А где они?

– Вряд ли вы знаете… Бенсонхерст.

– Бенсонхерст! Как же. Bay Parkway wonder, уou're such a success… - с секунду помолчав, начинает он мычать мелодию Оскара Бентона, которая так вдохновила когда-то его в Париже, в фильме Алена Делона… потом вспоминает и слова: But I know inside you've got the Bensonhurst blues…

– О-о!.. я вас недооцениваю. Только там сейчас поют другие песни. Типа Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой.

– Значит, не только мы на Брайтон Бич?

– Не мы. Они. И я прошу вас…

– Да?

– Я не Ирина. Зовите меня Айрин.

*

Кафе на спуске к метро «Рослин». Пропуская девушку вперед, вызывает удивление:

– Вы прямо, как наш южный джентльмен!

– Они все еще там джентльмены?

– В смысле «лейдиз ферст».

– А в остальных?

– Я бы не сказала. Нет, они, конечно, обходительны, но тот джентльмен, с которым у меня был опыт, в женщине видел не личность, а… Вау! Пирожные! Я вас приглашаю. Вы будете с кремом или…

– Только кофе.

– И, наверно, стрейт.

– Вот именно. Без ничего. Сейчас вернусь…

– Ай-я-яй. Еще не бросили?

– На роль позитивного героя, Айрин, я не претендую.

Спустившись в парилку, которая снаружи, он сразу же закуривает. Радости затяжка не приносит, хотя табак не только произведен, но и приобретен в некогда заманчивой Виржинии. Пора признать. Испортились сигареты юности, которые курились редко, но вдохновенно. Вкус стал совсем другой. И вряд ли это поправимо. Признать и бросить. Но как расстаться с надеждой, что попадется пачка, как тогда? Хотя бы одна-единственная сигарета?

Дым пластается по стеклу, за которым автор, вознесенный цоколем и своими ногами, выбирает пирожное. С такой фигурой следить за собой, конечно, не приходится. К тому же, вряд ли подают пирожные с кремом на базе, где тюрьма для пленных, взятых на «Войне с Терроризмом». Вот она поворачивается, идет, как на картине Вермеера, только с промельком белизны трусов, садится и смотрит сверху на него через стекло. С печалью, которую хочется назвать библейской, хотя это, конечно, просто увольнительная в городе Нью-Йорке и ранний подъем. Красавицей вряд ли назвать, но мишень заметная. Непонятно, как осталась жива там, где счет погибшим перевалил уже за две тысячи.

Щелчком отбросив окурок за бордюр, он ловит порицающий взгляд молодой супружеской пары бегунов – одетых совершенно идентично.

Перед его стулом на столик выложена черная дискета.

– Вся книга?

– Да. Но я заплачу.

– А не заплачете?

– Нет. Сколько? Назовите вашу цифру.

С собой у него покетбэк, заложенный бумажкой с отпечатанным на принтере маршрутом к Ива Джиме, которую ему выдал афро-американский служащий в холле входа на Арлингтонское кладбище. Туда же вкладывает он дискету.

– Сочтемся. Помимо редактуры я предпринял некоторые действия в качестве самозваного агента.

– Литературного?

– Вот именно.

– Вы серьезно думаете, что все это публикабельно?

Берется за ложечку и за пирожное, которое выглядит аляповато, но, видимо, съедобно. Кондиционер нагоняет такой холод, что на ее руке, длинной и узкой, дыбом стоят все волоски.

– Вы уверенны, что не хотите?

– Избегаю.

– Вы правы, слишком сладкое… – Ложечка звякает о блюдце. – Пять долларов! Где это видано, чтобы пирожное стоило пять долларов? Неужели в столице все так дорого?

– Кафе такое.

– Что в нем особенного?

– Место расставаний.

– Да, но почему так дорого?

– Боль разлуки. Человек платит, не глядя в чек, чтобы заглушить. Цена анестезии.

– Глубоко… А знаете? Я представляла вас совсем другим.

– И я вас тоже.

– Двухметровым блондином. Викингом.

– Мы все во власти образов, – говорит он уязвленно, хотя слышит такое в жизни не впервые. – Я думал, вы снизойдете в камуфляже. На паперти церкви Иисуса Христа купил у мексиканки принтер за шесть долларов, чтобы напечатать фото, где наша девушка выпрыгивает в пустыню из… Как называется? «Черный ястреб»?