Иудей - [46]

И вот по песчаной дороге показалось несколько двухколесных повозок, толпа невольников и белокурые всадники, шлемы которых были украшены турьими рогами. Едва Язон взглянул на толпу невольников, как в тот же миг у него вырвался крик, и, выхватив меч, он ринулся к каравану: с самого края дороги устало шла девушка с глазами гамадриады, которую он потерял в степях и вот вдруг, милостью богов, обрёл снова среди дремучих лесов страны, у которой не было даже имени. Удивлённые воины его с мечами наголо бросились за ним. Гамадриада, увидав Язона, вся зарделась радостью и с криком бросилась ему навстречу. В голове Язона мелькнула мысль, что лучше было бы просто выйти из зарослей и купить невольницу, но было уже поздно: усачи с турьими рогами на головах уже бросились на охрану Язона и началась сеча. Только один из воинов его во весь мах коня полетел назад к Борисфену за подмогой. И это сразу поняли усачи…

Язон — львёнок впервые почувствовал свои когти и радость пустить их в дело — рубился как бешеный. Но варвары стеснили их со всех сторон. И последнее, что, падая под ударами меча с коня, Язон видел, было, как усачи, нахлёстывая коней, уносились со своими повозками в леса, а один из них, несмотря на крики и плач гамадриады, перекинул её через седло и скрылся среди деревьев…

Когда с реки подоспела помощь, воины нашли нескольких убитых и раненых, которые истекали кровью на песчаной дороге. Язон был без сознания. Один из перевозчиков, старик с морщинистым лицом и седыми усами, внимательно осмотрел его и позвал свою старуху. Старуха — она вся была в седых космах — исчезла и скоро вернулась с какой-то сухой травой. Нашёптывая что-то, она приложила к ране свою траву, и тотчас же, на глазах у всех, кровь утихла. Все невольно переглянулись, и в глазах мелькнула жуть…

Ночью у костра Язон открыл с тихим стоном глаза и нахмурил брови: он не мог понять, где он. И вдруг всплыло в памяти яркое видение: усач с рогами на голове хватает девушку, простирающую руки к Язону, и, перекинув её через седло, исчезает в чащах леса… Со стоном Язон снова потерял сознание… Но старуха успокоительно кивнула встревоженному Филету: ничего, не бойся, все будет хорошо… Действительно, утром Язон снова очнулся, но не хотел ни говорить, ни принимать пищи. И он все никак не мог понять, была ли странная, почти чудесная встреча эта только сном, или все это было в действительности. Но раны, боль и слабость говорили, что все это было и что он потерял свою красавицу опять и навсегда. Если бы даже он был и в силах преследовать варваров, куда бы бросился он в этой безбрежной пустыне лесов?..

Стояли прекрасные, жаркие летние дни. Караван отдохнул и мог бы выступить дальше, но Язон был слишком слаб и раздражён, и все терпеливо ждали его выздоровления. А он целыми часами лежал на теплом песке у реки, и тонкие брови его были сдвинуты над большими, полными страдания глазами. Но он не говорил никому ни слова…

Наконец, Язон стал поправляться. Пора было выступать: наступала осень. И снова погребли суда на полночь. Справа и слева впадали в могучую реку другие реки, и никто не знал названия стран, где они были, ни имени тех дикарей, которые иногда появлялись на берегу, чтобы пустить по каравану несколько отравленных стрел…

Дни стали заметно прохладнее, а ночью было и совсем холодно и звезды среди чёрной темноты, одевшей землю, горели, как алмазы. По зорям неслись на юг перелётные птицы, по глухим лесным болотам завыли волчьи стаи, а иногда слышался в полумраке грубый рёв оленей и туров, вызывавших один другого на смертный бой: для могучих зверей наступала пора любви… Потом в листве неоглядных лесов этих мелькнул жёлтый лист, а потом, после нескольких живых утренников, и все они превратились в золотые чертоги красоты неописанной… И печально трубили в посвежевшем небе стаи журавлей, улетавшие на тёплые моря…

Все вокруг дышало какой-то сладкой печалью умирания, которая, точно волшебный бальзам, лилась в израненную душу Язона. Никто и ничто не могло отвлечь его от чёрных дум, никому неведомых. И только с раннего детства знавший его Филет понимал, что на глазах его из нарядной куколки, Маленького Бога, вырастает человек…

Потом полили вдруг дожди. Караван должен был целыми днями простаивать в глухих трущобах, в наскоро выкопанных в крутом берегу землянках или в шалашах и отбивать по ночам среди костров нападения лесных хищников, четвероногих и двуногих, которые сыпали на караван отравленными стрелами, пугая, не пуская вперёд. Потом ударили морозы. По реке пошёл, точно сало, первый ледок, а редкие лесные тропы просохли и стали звонкими. Привыкшие к теплу юга, все очень зябли и разоделись в шкуры разных зверей, так что часто человека и узнать было нельзя. Когда реки стали и земля вся побелела, решено было на высоком обрыве над рекой стать городком. Все взялись за рытьё землянок, за укрепление стана высоким тыном, а лучшие стрелки по очереди уходили в леса на охоту и запасали для всех на зиму всякой дичины. И раз до всего любопытный Ксебантурула, больше похожий в мехах на зверя лесного, чем на эллина из славных Афин, пошёл с охотниками в леса, а к вечеру они вернулись без него. Наутро пошли искать грека и нашли его недалеко от городка растерзанным, а около него по белому снегу виднелись огромные отпечатки медвежьих лап. Уже закоченевшее тело художника сожгли на большом костре, и Филет после похорон принёс Язону прекрасный золотой сосуд, весь заплетённый тонкой резьбой. И внизу на подножье стояла горделивая надпись: Σεβαντύρυλα έποίησε.