Иуда - [2]

Не был я дурным человеком. Пётр был хвастлив, гневлив Иоанн, а равно и Иаков. Алчен Матфей, безрассуден, как все зелоты, Симон, подозрителен Фома — не здоровые имели нужду во враче! Я же хотел иметь глаголы вечной жизни, но в Кериоте оставалась лавка, и отец ждал меня, и в кипарисовом ковчежце были отложены сто пятьдесят динариев. Вспоминал я невесту и белого осла, а в ушах моих звучали слова: «…Я пришёл разделить человека с отцом его…», «…Не собирайте сокровищ на земле…», «…Враги человеку домашние его…» А у невесты моей Есфири волосы чернее неба над полуночным Иерусалимом, глаза ярче звёзд, кожа белее мрамора храма… И вот, первые сомнения лизнули ум мой шершавыми языками. Благословляет Бог имением, потомством и долголетием — так верили отцы наши. Он же учил противному. Слепые прозревали, мёртвые воскресали, прокажённые очищались — но что проку от этих чудес? Мессия ли Он, а не месит[3], поражающий воображение простаков?

IV

Созвал Он Двенадцать и сказал: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков… Ходя же, проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное. Больных исцеляйте, прокажённых очищайте, мёртвых воскрешайте, бесов изгоняйте…» И пошли по двое, я же пошёл с Иоанном. Проходя по селениям, благовествовали и исцеляли. Но стал как бы голос говорить со мной. И я слушал его и полюбил слушать его. «Вот, ты ходишь за Ним и видел селения и города. Он дал тебе дары — ты исцеляешь болезни, и духи нечистые повинуются слову твоему. Но дома опаловый виноград тяготит лозу, и Есфирь одна томится ночами… Долго ли будешь ты ходить из города в город? И готов ли за дары Его забыть себя? Да и много ли ты получил от Него — хлеба ли, чтобы не алкать, воды ли живой, чтобы не жаждать вовек?.. Но сможешь ли теперь ты просто уйти? Что если сделают Его царём Иудейским? Не станешь ли ты, досадуя, рвать на себе волосы и кататься по земле, кусая в бессильной злобе придорожные камни?..»

И, проходя по Иудее, пришли в Иерусалим. И вот, бродил я в Нижнем городе по торговым улицам, разглядывал ковры и ткани, глиняные горшки и золотые украшения. В лавке у сирийца увидел я женское покрывало, сотканное из гиацинта, шарлаха и пурпура — нежное, как утренняя заря, тонкое, как лепестки цветов. И захотелось мне украсить голову невесты гиацинтовым покрывалом. Имел я при себе денежный ящик, куда проходящие опускали монеты. И, не раздумывая, достал сто динариев, как просил сириец. Он же со словами льстивыми передал мне покрывало. Ликуя, собирался я уходить, как вдруг услышал за спиной у себя:

— Зачем ты купил женское покрывало, Иуда? Разве среди Двенадцати есть женщины? — справа позади от меня стоял Иоанн. — Или ты хочешь сделать подарок какой-нибудь блуднице?

Дерзкий! Так говорил он со мной — мальчишка, галилеянин, ам-хаарец[4]!

— Нет, Иоанн, — отвечал я спокойно, — покрывало купил я своей невесте.

— Разве твоя невеста ходит с нами, что ты покупаешь ей подарки на наши деньги? А, может, ты из нас кого-нибудь считаешь своей невестой? — так он смеялся надо мной.

Лавочник-сириец с безразличием разглядывал нас. Со стороны Судных ворот слышались крики ослов и окрики погонщиков. Громко, о неточной сдаче, переругивались где-то торговец с покупщиком. И проклятия, которыми они осыпали друг друга, были слышны далеко. Женское стрекотанье, смех мальчишек, улюлюканье зазывал — шум торгового города окружал нас.

— Разве я житель Содома, Иоанн? — отвечал я и пошёл прочь от лавки сирийца.

— Не знаю… — в спину мне бросил Иоанн.

V

Вернулся я один в Галилею. Собрались вокруг Него Двенадцать, и сказал им, чтобы отдохнули немного. Поплыли все вместе через озеро Геннисаретское к Вифсаиде Юлииной, к югу от которой лежала равнина Эл-Батиха — место уединённое и необитаемое. Но, приплыв, увидели, что множество народа, пришедшего из Капернаума, ожидает лодку у берега. И были они как овцы заблудшие, потому что хотели слышать, чему Он учит. И начал Он говорить с ними. Когда же наступил вечер, спросил у Филиппа, указывая на толпившийся народ:

— Филипп, где нам купить хлебов, чтобы их накормить?

Отвечал Филипп, говоря:

— Им и на двести динариев не довольно будет хлеба…

Я же молчал, потому что ящик мой был пуст после покупки гиацинтового покрывала. Знал о том Иоанн, но и он молчал. Подошёл Андрей и сказал:

— Здесь есть у одного мальчика пять хлебов и две рыбки. Но что это для такого множества?

Тогда Он велел народу возлечь на зелёной траве, и долина, как цветами, покрылась яркими пятнами одежд. И, благословив хлебы и рыбок, стал раздавать возлегшим. И, сколько их было, все насытились.

Никогда ещё человек не сотворил такого чуда! И, глядя на умножение хлебов, я думал с восторгом: «Равви! Ты — Сын Божий!.. Ты — Царь Израилев!..» И все, кто был там, восклицали: «Это истинно тот пророк, который должен прийти в мир!» Потому что никто до Него не мог обратить камни в хлебы и насытить ими человечество, обречённое добывать хлеб свой в поте лица своего.

Подошли из толпы к Симону Зелоту и сказали:

— Отчего бы не сделать Его царём над Израилем?

Потому что помнили ещё о борьбе Иуды Гавлонита, тоже бывшего зелотом и не раз поднимавшего восстание. А галилеяне ни на что так охотно не подвигались, как на устроение мятежа.