Итоги, 2013 № 49 - [5]

— На чьей все-таки стороне были москвичи?

— Население не поддержало путчистов. Иначе исход событий был бы иным. Но интерпретаций, в том числе и антидемократического толка, много и до сих пор. Руцкой, Хасбулатов, коммунисты позиционируют себя чуть ли не как герои сопротивления, как борцы за демократию. Нынешние идеологи почему-то не любят вспоминать, какие ставки были на кону, отдают трибуну организаторам неудавшегося государственного переворота. А ведь речь шла о реставрации коммунистического режима. На кону было будущее России.

— Как складывались отношения с президентом после октябрьских событий?

— Борис Николаевич очень тяжело переживал события октября 1993 года. Был психологически травмирован. Его угнетало и то, что обещанные Гайдаром перемены не наступали. Население проявляло нетерпение. После одной из поездок на московский автозавод (задумка была посоветоваться с рабочими), где президента встретили очень прохладно, у Бориса Николаевича появились признаки политической хандры. Он стал реже приезжать в Кремль, все чаще «работал с документами» на даче. Обострились проблемы со здоровьем. Подкрадывалось время больших разочарований. Помощники, понимая, что их прослушивают, все чаще выходили в длинный кремлевский коридор, шушукались и задавали друг другу извечные русские вопросы: «Что делать?», «Куда идем?»

— Личные отношения с президентом не пострадали?

— Сложности начались после печально знаменитой поездки в Берлин, где Борис Николаевич в приподнятом настроении дирижировал оркестром. По результатам поездки был подготовлен обзор прессы. Нашей и европейской. Говорилось о том, насколько пострадал авторитет власти и России. Борис Николаевич все больше стал отстраняться от помощников. Активность падала. Президент замыкался в кругу «неполитических друзей», в окружении Коржакова и его людей. Портились отношения с интеллигенцией, которая видела негативную эволюцию власти и в открытую говорила об этом. В группе помощников вызревало решение, что с президентом надо поговорить начистоту. Коржаков, при всей сложности отношений с ним, нас поддержал. Просчет состоял в том, что мы решили не поговорить с Борисом Николаевичем начистоту, а написать ему строгое письмо. Кстати, о возможных последствиях такого шага нас предупреждал Илюшин, первый помощник, знавший Бориса Николаевича многие годы и лучше нас понимавший особенности его психологии. Президент, говорил Илюшин, не любит оставлять после себя такого рода документы. Но у нас, что называется, ретивое взыграло. Решили, что мы должны четко обозначить свою позицию. И непременно в письменном виде. Так появилось знаменитое «письмо семерых». Илюшин, кстати, хотя и возражал против письма, тоже подписал его.

— Как готовилось письмо?

— Помощники и спичрайтеры готовили идеи, аргументы, предложения, некоторые формулировки. Но окончательный текст из этих кубиков складывал пресс-секретарь. Договорились, что отдадим письмо в самолете, чтобы президент не смог его случайно затерять. Лично в руки Ельцину письмо отдавал по дороге на отдых в «Бочаров ручей» Коржаков. Борис Николаевич, не подозревавший о демарше, стал читать. И по рассказам очевидцев, на глазах серел. Замкнулся в себе и несколько часов ни с кем не разговаривал. Даже с верным Коржаковым.

В последующие поездки президент меня с собой уже не брал. Очень обиделся. Я продолжал ходить на работу в Кремль, но президент больше не звонил и на мои звонки не отвечал. «Дулся»,— говорили мы тогда. Идешь по коридору, навстречу президент: «Борис Николаевич, здравствуйте!» А он отвернется демонстративно и не поздоровается. Некоторое время не подавал руки.

— Так «роман с президентом» и кончился?

— Нет, время многое сгладило. Но не все. Дело в том, что в отличие от других подписантов я не стал просить прощения. И некоторое время спустя в моем кабинете раздался телефонный звонок. Голос президента: «Вячеслав Васильевич, как вы смотрите на то, чтобы поработать за границей? Ватикан подойдет? Заходите, поговорим». Поговорили. Обиды уже не осталось, но некая горечь висела. Потом и она ушла. И вот незадолго до отъезда в Ватикан (я продолжал работать в Кремле) на записи какого-то телеобращения Бориса Николаевича я подошел к нему что-то уточнить, а он, склонившись ко мне, вдруг тихо так: «Я уже подписал указ о вашем назначении. Но… может быть…» И замолчал, отвернувшись в сторону. Я понимал, что прежней близости, а следовательно, и настоящей работы уже не будет. Быть говорящим кремлевским попугаем не хотелось. Да, честно говоря, и поездка в Ватикан, и собор Святого Петра, и станцы Рафаэля уже снились мне по ночам… И я тягостно выдавил из себя: «Вы же, Борис Николаевич, приняли решение…»

Президент и бровью не повел. А вскоре еще раз доказал, что он настоящий русский мужик. Все мелочи в сторону…

Дело в том, что, когда посол направляется за границу, ему могут присвоить ранг Чрезвычайного и Полномочного, а могут и сказать: вы там поработайте годик в качестве посланника, а мы потом решим. Вот и со мной чуть было не произошла такая же история. Идет коллегия МИДа. Выступает кто-то из заместителей министра. Когда речь зашла о моем назначении в Ватикан, я слышу: «Вы же, Вячеслав Васильевич, не профессиональный дипломат. Дать вам сразу высший ранг не совсем корректно. Потерпите годик, поработайте, мы вам потом все дадим».