Итоги, 2012 № 36 - [7]

— До сих пор западные компании, даже подписывая соглашения, технологиями делиться не спешили. Что изменилось?

— Не было стимулов и условий для разработки шельфа. Если бы не появилось распоряжение правительства № 443, то и соглашения с ExxonMobil, Eni, Statoil вряд ли были бы подписаны. Шельф — это огромные затраты и риск. Ведь никто не гарантирует, что реальные запасы соответствуют заявленным. Во всем мире такие риски иногда берет на себя государство — проводит геологоразведку, а уже предварительно оценив запасы, привлекает операторов. В России на геологоразведку выделяется ничтожно мало — 20 миллиардов рублей в год. Из этого на нефтяной сектор приходится только миллиард. А нужно несколько миллиардов долларов! Вот и приходится перекладывать риски на компании. Те, кто приходит на шельф, де-факто консервируют средства на многие годы: сначала проводят разведку, а потом только строят платформы, ведут добычу.

— Отсюда недавнее предложение ФАС и Минприроды по упрощению доступа на шельф для частных компаний?

— Такой доступ есть и сегодня. Западные концерны туда допущены. Но нужно больше игроков: слишком уж сложные эти месторождения и малоизученные.

— До геологоразведки тоже иностранцев допустите?

— Сейчас и в этой сфере все меняется. Раньше не было стабильного заказа, вот и не было геологоразведки. Кадры в России остались, нужно просто создать спрос и стремиться отдать заказ отечественным частным компаниям. Вариантов много. Минприроды, например, предлагает давать гарантии, чтобы в случае обнаружения запасов компания, занимавшаяся геологоразведкой, могла производить добычу.

— Минэнерго предложило оказывать адресную поддержку крупнейшим инвестпроектам в нефтегазовой сфере в случае падения цены на нефть до 60 долларов за баррель. Где деньги возьмете?

— Это прогноз на случай глобального кризиса. И речь шла только о трудных проектах. Например, по тому же шельфу. Ведь при снижении цены на нефть ниже 60 долларов даже при наличии налоговых льгот инвестиции перестают себя оправдывать. Правительство в этом случае должно поддержать инвесторов. Но не деньгами, а четкими стимулами, которые позволят не останавливать эти проекты.

— США благодаря увеличению добычи сланцевого газа свой рынок закрыли, а в Европе с российским газом теперь конкурирует ближневосточный СПГ…

— По моей оценке, только 30 процентов потребностей американского рынка покрывается за счет сланцевого газа. Но и этого оказалось достаточно, чтобы изменилась структура рынка.

— Зачем же тогда мы тянем «Южный поток»?

— «Южный поток», как и любой другой, нужен нам в первую очередь для диверсификации маршрутов поставки нефти и газа, а также снятия транзитной проблемы. И, безусловно, для выхода на новые рынки.

— Nord Stream был признан стратегическим газопроводом и выведен из-под действия «третьего энергопакета» ЕС...

— Не весь — одно из ответвлений такого статуса не получило. Сейчас мы ведем переговоры по этому вопросу с еврокомиссаром по энергетике Гюнтером Эттингером. На мой взгляд, ситуация вопиющая: «третий энергопакет» появился уже после того, как Nord Stream был начат и строился. Нет никаких правовых оснований распространять на него действие этого документа.

— Почему процесс создания «газовой ОПЕК» затормозился?

— Вы про Форум стран — экспортеров газа? Ни в коей мере! Сейчас мы готовим материалы спецпредставителю президента по взаимодействию с этой организацией Виктору Зубкову, есть немало интересных идей. На саммите АТЭС будем обсуждать и эти вопросы на двухсторонних встречах.

— Цена на газ для российских потребителей подрастет? Это то, чего ждут западные инвесторы и требуют от нас нормы ВТО.

— ВТО этого не требует. Но на равнодоходность по газу, чтобы стимулировать частные компании, конечно, нужно выходить. Хотя вряд ли это произойдет в ближайший год. К чему резкие движения? Кстати, равнодоходность считается за минусом этой пошлины и затрат на транспортировку. Но я разделяю их желание в другом: иметь ясность на долгосрочную перспективу. Им необходимо знать, какие будут цены на энергоносители, стратегия правительства. Это наша извечная проблема — короткий период планирования. Чем он длиннее, тем больше приток инвестиций.

— Поэтому вы разработали план по развитию электроэнергетики аж до 2030 года?

— Да, и еще семилетний краткосрочный план, который мы сейчас корректируем. Я говорил на одном из совещаний правительства: очень важно, чтобы наши компании — не только государственные, но и частные — имели свои инвестпланы не на три, а на семь лет. Мы не можем их обязать, но если они сами это сделают, то малый или средний бизнес мог бы подстроиться под эти программы. Можно предлагать инновации и новые технологии, только когда уверен, что та или иная крупная компания заинтересована и выделяет на это деньги. Разработка технологии занимает минимум два-три года.

— Откуда появилась цифра 30 триллионов рублей на развитие российского ТЭК? Кто их даст?

— Мы взяли инвестпрограммы наших энергетических компаний, сложили и получили эту цифру. Сейчас на ТЭК тратится порядка 70—80 миллиардов долларов ежегодно, значит, из расчета на 10 лет прирост должен составить порядка 300 миллиардов. Другое дело, что триллион долларов — это больше половины ВВП страны. И надо эти средства не «проесть», а влить в те самые новые разработки и технологии. Нужна отдача. А деньги будут и частные, и государственные — в зависимости от вида собственности компании.