Итоги, 2012 № 33 - [11]

— Есть же ученые звания, категории врачей...

— Существует практика телефонных звонков — «поставьте высшую категорию вместо первой» или «обеспечьте правильное голосование за диссертацию». Ценность ученых степеней и званий у нас девальвирована. В России нечасто увидишь в кабинете врача его дипломы. Почему? Выпускники медицинских вузов не считают, что это престижно. Очень немногие специалисты вешают на стену и другие документы о специальном образовании — только те врачи, которые были за рубежом и где-то это подсмотрели. Кстати, иногда стремление копировать западных медиков бывает комичным: кое-кто помещает на стену дипломы о посещении каких-нибудь конгрессов.

— Западная медицина больше ориентирована на профессионалов?

— Я бы не стал противопоставлять отечественную и западную медицину как плохую и хорошую. У каждой свои сильные и слабые стороны. Но обратите внимание, на Западе, если девушка говорит, что ее жених — будущий врач, родители приходят в восторг. Это уважаемая, респектабельная профессия. У нас далеко не так. Недавно мы провели опрос среди российских врачей, чтобы выяснить, готовы ли они к модернизации. Хотят ли работать по-новому — вести электронную карту больного, заниматься статистикой, хорошо знать лекарственные препараты, следить за новыми достижениями. И выяснилось, что подавляющее большинство этого совсем не жаждет. Опыт многих десятилетий показал, что их материальное положение от этого не улучшится. А теперь возьмем модель современной западной медицины. Чтобы стать профессионалом, врач должен много и упорно работать. Закончить хорошую школу, хороший колледж, поступить в медицинский вуз. После учебы в медицинском вузе 5—6 лет стандартной резидентуры — последипломной специализации. Затем получение специального сертификата, продолжение образования и работа. Западная модель предусматривает совершенствование специалиста на протяжении всей карьеры. Все это подразумевает, что врач отвечает за свои слова перед пациентами, перед коллегами и перед законом. При этом он хорошо зарабатывает. Он может построить себе дом, обеспечить образование своих детей. К сожалению, у нас все не так. Где для врача стимул хорошо работать?

— В качестве такого стимула многие рассматривают клятву Гиппократа...

— Конечно, человек становится врачом, чтобы отдать свою жизнь на благо больного. Это естественно. Наша медицина сегодня испытывает кризис человечности. Однажды я спросил своего студента-француза, какую грань он провел бы между российской и западной медициной. И знаете, он заговорил не о системах здравоохранения, а о том, как врач воспринимает боль пациента. К сожалению, у нас сейчас много специалистов, которым эта боль полностью безразлична. Человек, попадая в медицинское учреждение, чувствует себя нежеланным просителем. Даже самые лучшие коллективы врачей страдают сегодня от душевной черствости. Конечно, научить человечности нельзя, вернее, это очень трудно сделать. Но разве можно требовать от врачей только голого, ничем не подкрепленного энтузиазма? Хороший врач должен занимать определенное положение в обществе. И это во всем мире так. Но он также должен иметь возможности для развития, постоянно совершенствовать свои знания. Во время учебы я просиживал в медицинской библиотеке целые дни, потому что у нас тогда не было доступа к специализированным журналам. Но сейчас у медицинских учреждений по-прежнему нет статьи, по которой они могли бы выделить на это деньги. А потом мы удивляемся, что наши публикации нигде не принимают, что рецензенты научных журналов зачастую относятся к российским исследователям свысока. Недавно в одном международном профессиональном журнале нам дали диплом за лучшую статью. Но с формулировкой: по рейтингу стран с низким бюджетом. Вдумайтесь: Россию по уровню развития медицинских знаний причислили к странам третьего мира.

— Но дело не только в деньгах...

— Конечно. Откроем новый закон об охране здоровья. Я не нашел в нем ни одного слова об университетских клиниках. Обычно они существуют на базе муниципальных больниц. Вузовская наука является основной в продвижении новых методов лечения, новых отечественных лекарственных препаратов. Но сегодня это практически невозможно сделать. Университеты относятся к федеральному подчинению, а больницы к муниципальному. И это порождает конфликт. Профессор, заведующий вузовской кафедрой, не может только лечить или только преподавать. Он должен быть руководителем соответствующего подразделения в больнице, где расположена его клиническая база. Однако эти отношения сегодня никак не запротоколированы. Разве можно, не решив вопрос об университетских клиниках, обеспечить стандарты подготовки специалистов? В результате имеем то, что имеем. Приведу пример из области, которой занимаюсь. В Великобритании 750 урологов на 70 миллионов человек. В России таких специалистов 7 тысяч. Однако знания и умения многих из них минимальны. Конечно, тут есть и другая причина — во многих странах резидентура уролога занимает 5—6 лет, у нас — всего два года. Этому факту тоже есть объяснение. В свое время структура нашей медицины сложилась, когда мы должны были быстро подготовить к войне военных врачей. Но ведь сегодня перед медиками стоят совсем другие задачи. Какие конкретные меры должны способствовать тому, чтобы система подготовки специалистов была не как в прошлом веке, а соответствовала нынешним реалиям? Новый закон об охране здоровья мало что конкретного говорит по этой части, ограничиваясь чистыми декларациями. Между тем вопрос о кадрах сегодня стоит остро как никогда. Сейчас 40—50 процентов выпускников медвузов не работают в медицине. Это страшная цифра. Во многих учреждениях попросту нет врачей в возрасте 30—50 лет, которые должны составлять костяк персонала. Если мы срочно не изменим ситуацию с кадрами, через несколько лет столкнемся с экспансией иностранных медиков — просто потому, что отечественные врачи не смогут составить им конкуренцию.