Итан слушает - [9]

Окделл помнил дверцу машины: так четко, что мог бы ее нарисовать, вплоть до поцарапанной ручки и обивки, на которую пролили сладкую воду. Он помнил белый свет, нестерпимый, режущий глаза, и помнил красную стрелку внутри своей головы, которая все норовила указать на юг… Помнил множество кружевных нитей паутины с самыми разными узорами: на каждой сидел неповторимый восьминогий паук, и от их цвета рябило в глазах… Потом Итан помнил только тетю Сару.

Именно она сообщила ему его имя, сам он не мог вспомнить, как ни старался. Она научила его писать: со счетом и чтением обстояло лучше, это было похоже на умение ездить на велосипеде – раз научившись, уже не разучишься. Она же познакомила его с миром книг, и Итан впитывал тексты Нила Геймана, Стивена Кинга, Михаэля Энде и Корнелии Функе как губка. Комиксы стали его вторым увлечением: Нил Гейман когда-то создал сюжеты для мрачной серии графических новелл о Песочном Человеке.

В школу Итан не ходил: тетя Сара вполне успешно учила его дома. Она оставалась рядом до самого конца, до больничной палаты на окраине города, где никто не задавал вопросов. Она сгорела, как свечка, за одну ночь. Словно Вселенная выжгла ее – так же, как теперь пыталась избавиться от самого Итана. Только гораздо медленнее.

– Я действительно почти ничего не помню. – Итан сдвинул очки на лоб и уставился в небо.

Звезды отражались в его белых, кажущихся слепыми глазах, и, наверное, даже Мертвой Кэйлин сделалось жутко от этой картины.

* * *

Из тумана вырвалась машина; в свете фар серые клочки на мгновение превратились в крючковатые пальцы с острыми когтями. Дорога с явной неохотой отпускала своего пленника – а ошалелый автомобиль только того и ждал. Мотор ревел, как дикий зверь, колеса жаждали мчаться вперед, и лишь сила этого желания толкала железное чудовище.

Оно еще не осознало, что осталось без седока.

Офицер Моралес включила мигалки, когда впереди замаячили огни чужих фар, но машина промчалась мимо полицейской, словно и не услышала предупредительной сирены. Водитель почти наверняка был пьян – так петлять мог разве что наглотавшийся пива храбрец, которого вдруг потянуло на подвиги. Моралес выругалась, глянула в зеркало заднего вида – оттуда на нее испуганно таращился мистер Джефри Петерсон – и крутанула руль. Радио вдруг включилось само по себе, из динамиков полилось: «Детка, детка, о нет, только не этот поворот! Это поворот не к нашей любви – он дальше на север, правее бери!» Офицер Моралес ненавидела эту песню: на выпускном балу именно она гремела в колонках, когда одноклассник, Саммерс, назвал ее свиньей. Одно утешало: вскоре Моралес засадила Саммерса в тюрьму, когда парень слишком подналег на наркотики.

Машину с предположительно пьяным водителем офицер догнала через пару десятков миль: она стояла на обочине, дверцы были открыты, сидения выломаны и разложены вокруг, капот и багажник пустовали. Даже мотора не было. Моралес шикнула на Петерсона, взяла фонарик и пошла к разграбленному автомобилю: должны же были мародеры или хозяин оставить следы, хотя бы какие-нибудь документы в бардачке.

Через три минуты, когда офицер скрылась в наползающем на дорогу тумане, Петерсон спокойно открыл дверцу, вылез из черно-белого автомобиля и, пошатываясь, побрел назад.

Туда, где в белых клочьях он видел играющих в догонялки жену и сына.

* * *

«Утро добрым не бывает», – любила говорить тетя Сара и в какой-то своей изощренной манере была права. Она ненавидела вставать раньше десяти, в отличие от Итана, который никак не мог избавиться от привычки просыпаться с первыми лучами солнца. Неизменно, даже если солнце скрывали тучи, даже если до этого он полночи читал, даже если работал в ночную смену. Так было и сегодня.

Итан потянулся и сбегал умыться, стараясь не рассматривать серые пятна, которые разрастались с огромной скоростью. Потом он вытащил из шкафа свежую рубашку и джинсы, причесался, оделся и унесся в кухню. Готовить он любил, но толком не умел, поэтому по утрам обходился овсянкой и стаканом молока. Похоже, скоро придется потуже затянуть поясок: вряд ли новую работу удастся найти быстро. Итан замер, прокручивая в голове последнюю свою мысль. Невероятно!

* * *

Для Кэйлин утро перестало быть прежним довольно давно, но ночь – или, по крайней мере, большую часть ночи – она предпочитала проводить в своем подвальчике. Спать, как все живые люди, Кэйлин разучилась, но давать отдых мозгу, который каким-то чудом все еще работал, могла. Сном это состояние называть было никак нельзя – гораздо больше оно походило на медитацию. Протяжный звук «Ом», кстати, действительно помогал.

Мисс Нод сидела в полуразвалившемся кресле. Эван нашел его в садовом домике и притащил, решив, что оно как нельзя лучше подойдет для мертвой сестрички. Когда-то кресло, может, и выглядело внушительно, но теперь позолота облетела, обивка стерлась, и все очарование сводилось к изогнутой спинке и колоссальным размерам. Зато во времена своего блеска кресло наверняка могло служить седалищем для какого-нибудь телевизионного злого гения с котом наперевес.

…Кэйлин слушала мертвых. Это оказалось не так уж и трудно, после того как она сама умерла: жалобные шепотки, шарканье ног, обреченное дыхание – они были повсюду. Любой бы удивился, узнав, как много существ предпочло остаться на земле, а не идти дальше: то ли их слишком страшила неизвестность, то ли какая-то сила не отпускала их, но факт оставался фактом. Кэйлин слышала, как вздыхают безымянные боги, давно забытые своими верующими, как плачут жертвы насильственных смертей, как поют задавленные птицы и стрекочут прихлопнутые кузнечики. Однако видеть призраков Кэйлинна так и не научилась. Надо было все-таки расспросить об этом Элизабет – как-то поделикатнее… Кэйлин очень хотелось увидеть хотя бы неясные очертания тех, кто ходил когда-то по болотистой земле Мэпллэйра.