Итальянский секретарь - [11]

– Дорогой мой Холмс, да я ведь и не спорю!

– Нет, говорю я вам! – Несомненно, Холмс обращался ко всему английскому народу – а поскольку английский народ при разговоре не присутствовал, я был для Холмса удовлетворительной заменой. – Убийцы часто клевещут на жертву, чтоб оправдать себя, и гораздо чаще – когда убийство совершается в среде принцев и их слуг! Только представьте себе эту сцену… Холодная мартовская ночь. Мария в тягости, на шестом месяце. Этот ребенок действительно станет не только шотландским королем, но и, что не столь определенно, законным наследником английского престола. Мария зовет придворных дам к себе в покои, расположенные в старейшем крыле Холируд-Хауса, с башней. Чтобы вы не подумали, Ватсон, будто я блуждаю умом, отклонившись от нашего расследования, я добавлю, что это те самые комнаты, которые лишь несколько недель назад был приглашен восстанавливать сэр Алистер Синклер; эти комнаты стояли почти нетронутыми с той самой ночи и по сей день. Запомните этот факт; если он не играет роли, мы можем благополучно вернуться в Лондон, оставив расследование Майкрофту и его удивительным молодым людям. – Холмс махнул рукой в сторону головного и хвостового купе, где располагались означенные молодые люди. – Нет, место действия крайне важно, ведь сколько раз мы с вами наблюдали: особые свойства крови проявляются лишь в том месте, где она пролилась… И вот, именно туда ничего не подозревающая Мария, желая музыки, развлечения, смеха, зовет столь же ничего не подозревающего Риццио; он ужинает с дамами в небольшой, уютной столовой зале королевы, исполняя все, чего от него ждали, – отпускает шуточки (скорее всего, непристойные, в адрес Дарнли), играет на музыкальных инструментах, как умеет играть только итальянец, и танцует с дамами, хотя сама королева, enceinte[7], скорее всего не принимает участия в танцах. Радующая душу сцена, и для ее завершения нужен лишь верный, заботливый муж… а отнюдь не пьяный амбициозный дурак. Но поздно – дурак уже явился… Он является, по гротескной иронии судьбы, через маленькую потайную лестницу, соединяющую покои королевы с его собственной комнатой этажом ниже. В первый миг собравшиеся растеряны: Дарнли так редко появляется в этих покоях – ведь свой супружеский долг он уже исполнил полгода назад. Но приветствуют его со всяческим подобающим его титулу уважением. Тут, однако, являются его неотесанные сообщники, незваные и нежданные, через тот же самый потайной «ход любви» – Дарнли раскрыл им секрет. Они тут же грубо объявляют королеве, что собираются очистить ее покои от человека, которого они именуют «занесшимся римским блудником». Мария, истинная королева, более разгневана, чем испугана; муж ее, однако, и не пытается протестовать. Он стоит с виноватым лицом, пьяный до того, что даже не способен сам объявить королеве о своем предательстве. Являются новые дворяне-деревенщины и пытаются схватить Риццио, а он, подобно комнатной собачке, ищет спасения за юбками хозяйки, цепляясь за них в надежде сохранить, как он теперь понимает, свою жизнь – но поздно! Мария храбро спрашивает у пришельцев, чего им надо, и они во второй раз грубо говорят, что желают очистить покои королевы от сластолюбивого интригана, который валяется у нее в ногах… Лорды наконец с силой хватают Риццио – Мария бросается на защиту – Дарнли, трусливый предатель, стоит в стороне, сильный во всем, но бессильный в главном. Подручные вытаскивают пистолеты. Сначала, чтобы заставить Риццио подчиниться, они приставляют оружие к утробе королевы, желая убедить ее, что под угрозой сама ее жизнь и жизнь ее ребенка. Затем, однако, не обращая внимания на протесты Марии и испуганный визг ее дам, заговорщики волокут Риццио через опочивальню королевы на лестницу, а он взывает жалостно: «Justizia! Justizia! Sauvez ma vie, madame!»[8] Но Мария бессильна его спасти. На главной лестнице башни эти храбрые шотландцы вынимают длинные, устрашающие кинжалы и наносят маленькому человечку невероятное количество ран – по некоторым рассказам, шестьдесят, но в любом случае не менее пятидесяти пяти. Пятьдесят пять или шестьдесят ран! Должно быть, на тельце музыканта не осталось живого места. Должно быть…

– Холмс, – отважился вставить я.

– Должно быть, в наши дни, увидев так сильно израненное тело, мы решили бы, что эти раны нанесла какая-то кошмарная машина…

Внезапно нас обоих швырнуло к задней стенке купе; бурную ночь пронзил скрежет – оглушительный, наводящий ужас; я чуть было не принял этот звук за вопль давно покойной королевы шотландской, настолько увлек меня рассказ Холмса. Похоже, с поездом случилась какая-то беда, и судя по тому, как проскрежетали и замерли на рельсах стальные колеса, как оглушительно просвистел паровоз – беда серьезная. Едва мы уселись обратно, как сноп искр из могучего локомотива осыпал наше купе и то, что было за ним, а откуда-то из окружающей темноты до нас донесся новый, еще более зловещий грохот.

Безо всякого сомнения, это был взрыв, и отнюдь не того рода, что случаются в паровозных котлах.

– Снаряд, Ватсон? – вскричал Холмс.