Итальянская новелла. XXI век. Начало - [27]

Мадонна Утешительница, здесь ничего не хочет происходить, все упрямо стоит на месте, укоренившись в разврате, увязнув по колено в равнодушии, и снова по вечерам вваливается эта пьянь, муж, который утром клятвенно обещает больше не пить, а днем одним глотком осушает до дна бутыль обещания. Или тот же ревматизм, которому чем-то не угодили мои руки (а сейчас он проник даже в запястья), заходит без стука, как невоспитанные гости, зато ждет достойного приема. И тогда я испытываю адские боли, вот здесь, где буграми выпирают вены и, словно снег, белеет кожа. Сними эти туфли, Сара, чтоб тебя черт побрал! Ты же едва стоишь на этих каблуках, если сломаешь мою последнюю выходную пару, ты у меня так получишь, Сара! Шум, ненавистный, проклятый, грохочет, колотит, молотит с яростью града, и пищит, да, пищит как мышь, проникает по трубам в мой мозг, засоряет, душит — душит до умопомрачения… И мысли, которые скачут в башке, как отчаявшиеся лягушки, и кто-то прыгает в омут моих забот, разрастается, набухший, безмерно толстый, и рано или поздно взрывается у меня в груди… Моя грудь, до вскармливания она была прекрасная, крепкая и упругая, какая вам и не снилась… Видели бы вы, как глазели на нее мужчины, у них глаза вылезали из орбит, так им хотелось затащить меня в постель… Моя грудь… от нее мне тоже пришлось отказаться, вычеркнуть из списка моих достоинств, потому что, пока дети сосали из нее молоко и я гнула спину, зарабатывая на хлеб, ее силы сошли на нет, ее красота иссякла, и теперь она настолько обессилена, что я вынуждена носить белье с паралоновой подкладкой. И эта тварь, прости Господи, эта свинья, мой муж — ему мало кувыркаться в грязи, в навозе пьянства — что же он делает? Он охотится за молодыми сиськами, за свежей плотью, его совесть не испытывает даже намека на угрызения, хоть бы постеснялся… подумал обо мне, выжатой и жалкой, стареющей с каждым днем — мне кажется, я прожила больше лет, чем сделала вдохов.

Но сегодня вечером я покажу вам всем, сегодня вечером думайте сами, чем ужинать… ну и что, что сегодня воскресенье, ну и что, что всю неделю вы пускали слюни, мечтая о моей запеканке с баклажанами, сегодня ваша очередь изобретать, как утолить голод. Да, потому что я спрячу руки в рукавах моего свитера и даже не подумаю потянуться к конфоркам. И пока вы будете рыться в холодильнике в поисках чего-нибудь съедобного, я пойду в ванную, накручу бигуди, подкрашу губы, подрумяню щеки и закричу зеркалу о моем праве на жизнь. Святой Антоний, покровитель мучеников, мне надоело быть карликом под натиском жизни, нет, я вовсе не хочу быть дылдой и соперничать с теми, кто достает до верхней полки шкафа, но одного метра и шестидесяти сантиметров мне бы хватило, чтобы дотронуться если не до бедер, то хотя бы до коленей этого самого бытия… или нет? Вот, слышишь, слышишь этот шум, этот скрежет скребка, которым дьявол скоблит бороду, этот ослиный рев, который сверлит мои барабанные перепонки… Зверская расправа над моими ушами, крушение рассудка, о как бы я хотела оглохнуть, но не на время, а раз и навсегда, чтобы получать пенсию по инвалидности — хорошая возможность жить без забот до конца месяца и только рисовать на календаре кружок, в котором окажется дата прихода, а не расхода! Андреа, это ты? Это ты никак не прекратишь мучить мелок у доски?

Раз уж тебе так нравится рисовать, чем тебе не угодил бесшумный карандаш? Черт, вот ты кто, паразит, безмозглый сопляк… Да помилует и да поймет меня Бог, но здесь меня истязают и радуются каждой новой язве на моем теле. Нет, я не стану ждать вечера, я пойду в ванную сейчас, чтобы сделать глоток молодости, вздохнуть с облегчением, а потом надену мое лучшее платье, то самое, с кружевами и бархатной отделкой — портниха почти плакала, продавая мне его. Так, перевоплотившись, я пойду на улицу, отдамся изяществу легкой походки, такой красивой, что тротуар очистится от мусора и окурков, чтобы угодить мне. А муж, придя домой, поздоровается с пустым столом, будет радушно встречен строгим постом и плачем двух маленьких созданий, еще каким плачем, так что, если совсем проголодается, сможет наполнить слезами кастрюлю и сварить бульон… Вот так, все делается быстро, два бигуди — и прическа готова, немного помады, чтобы придать губам блеска, не хватает только платья… Я надеваю его медленно, вот так, мало-помалу, как будто захожу в море… первыми испытание проходят мыски, затем очередь переходит к лодыжкам, к икрам, чем выше, тем увереннее, потому что надо привыкнуть — к температуре свободы. Мадонна Чудотворница, взгляни на меня… Я могла бы сняться — если не в главной роли — то уж точно статисткой в том телесериале, что показывают в полдень, из которого, разрываясь между кипящей в кастрюле водой, убегающей подливкой и орущей Сарой, я все-таки умудряюсь уловить сюжет… А та все орет, как всегда, мутит мой рассудок, истязает разум, в голове целая свалка обид… Шум, грохот, истязание… Трясет, стучит, колотит… Дрожь в висках, нервный тик, скрежет по сердцу… Мне надо выйти, коридор, дверь… но почему прямо здесь? Почему сразу, напротив… и где ручка… куда вы ее дели… и почему везде железо — вверху, внизу — перегородило мне путь… и шаги, снова и снова шаги, с гулом и грохотом, выстрел… что это за пистолет на поясе, и ключи, сколько ключей, звенят, колотит, трясет, дрожит… шум, истязание… что вы наделали… порода бессердечных… Прости меня, Боже. Нет, напротив, я не буду беспокоить Господа, я сделаю все сама, я сама отпущу свои грехи, во имя свободы, правосудия и здравого смысла. А сейчас выпустите меня, чтоб вы все сгорели в аду, дайте мне уйти.