Ита Гайне - [12]
– Куда вы, Маня? Это просто глупо. Вам ведь некуда пойти.
– Ничего, ничего, – возразила та, не решаясь поднять глаз, – нужно мне, так будет лучше.
– Может быть, ты ее проводишь? – произнес Михель подмигнув Яше.
Какой-то ток образовался между Яшей и Маней. Они оба почувствовали укол от одной и той же радости, и первый, поискав в памяти слова, дрожащим голосом сказал:
– Могу, хотя ей и одной не опасно. Ведь она не девушка.
Он подчеркнул эти слова, а Маня, скрыв волнение, нарочно ответила колкостью:
– Вы мне нужны, как смерть. Можете оставаться здесь. Посмотрите, как вы красивы теперь.
Она распрощалась с Итой и расцеловалась с ней, все избегая ее взгляда. Ита крепко прижала к себе, хотела что-то сказать, но удержалась, чувствуя, что в этом деле слова не сила.
– Мы еще увидимся, – стараясь улыбнуться, произнесла Маня, – судьбы своей не избежишь.
– Берегите себя, Маня, – ответила Ита, – иногда можно и судьбу повернуть.
Все посмотрели друг на друга с недоумением. Маня махнула рукой и вышла.
– Сумасшедшая девушка, – произнес Михель.
– Может быть, она права, – громко подумала Ита, вспомнив слова Мани о том, что ничего у нее нет веселого в жизни, и только остается ей как-нибудь незаметно проползти до могилы.
– Ты хочешь сказать, женщина? – усмехнулся Яша, подмигнув в свою очередь Михелю, и быстро простившись со словами «судьба, судьба», побежал за Маней. У ворот он нагнал ее, заглянул в лицо и, заметив, что она в слезах, быстро, прежним ласковым и мягким голосом спросил:
– Что с тобой, женщина?
Она молчала. Яша взял ее под локоть и, почувствовав теплоту, так прильнул к ее руке, что никакая сила не оторвала бы его от нее. Он легонько повлек ее, и она покорно пошла за ним. Только вся дрожала.
По уходе Яши, Ита, засыпая золой печурку, мимоходом бросила:
– Еще одна девушка пропала.
– Спаслась, дура, – жестоко ответил он, и пропел: – еще одна спасенная, ибо ей за муки уготован рай.
Ита ничего не ответила и пожала плечами. Заплакал ребенок. Она бросилась к нему, легла подле и начала кормить. Потом долго глядела на него, как бы стараясь запечатлеть в себе его милое, кругленькое личико, и незаметно заснула. Михель давно лежал возле нее и спал.
Ита получила, наконец, место кормилицы в семье среднего достатка с ежемесячной платой в двенадцать рублей. Хотя Ита, условливаясь с своей будущей госпожой, думала, что, отнимая мать от ребенка, не следует торговаться из-за одного рубля, но так уж тяжело ей было, и так она наволновалась, что согласилась, махнув рукой. Михель задал ей хорошую трепку, прикинувшись вдруг чрезвычайно деловитым, и громко негодовал на этих живодеров-богачей, которые готовы от бедняка последнее отнять. Но он скоро утешился, когда Ита предложила ему продать оставшийся ненужный теперь скарб и вырученные деньги взять себе. Случайное гнездо, в котором она столько выстрадала, с этой минуты начало распадаться, но Ита не находила в себе ни одного вздоха сожаления о нем. С каким-то тупым чувством забитости и покорности она покинула его и только в последние минуты с испугом и биением сердца изредка точно схватывалась и вспоминала, как дурно у нее сложилась жизнь, как она исковеркана, и как мало осталось у нее надежд на лучшее будущее… О ребенке за хлопотами и беготней как-то не думалось, и она невольно уже меньше отдавалась ему, хотя тот плакал, кричал и по своему требовал к себе внимания и ласки.
Последнее же два дня пробежали, как в кошмаре, оставив после себя осадок чего-то до дикости ужасного, и Ита смутно чувствовала и понимала, что ниже человек уже не может упасть, как и не может быть больше истоптан и оплеван, после того, что с ней произошло. Торг с будущей госпожой, наглые и властные опросы с бесцеремонными залезаниями в душу, с подробными и подозрительными выпытываниями о муже, о любовнике, о болезнях, о которых она не имела понятия; полная, до умопомрачающих подробностей, регламентация ее будущей жизни в доме и отношений к собственному ребенку, – все это было точно крепкие удары по голове, но она переносила их в каком-то состоянии сонливости и покорно, не повышая тона, отвечала на вопросы. Даже возмущенное чувство ее, когда речь зашла о месячной плате в таком тоне, будто она не больше, как корова, которую покупают только за ее молоко, и что от таких коров отбоя нет, даже и тогда выразилось оно в слабом протесте, но таком жалком, что долго ей потом делалось досадно, когда она вспоминала о нем. Но еще более тяжело и унизительно, и страшно было, когда ей пришлось быть освидетельствованной врачом, который собственно и решил ее участь. У этого светского и упитанного человека средних лет ее ожидало особенное испытание. Их собралось несколько женщин. Они сидели в передней и долго ждали очереди. Когда эта очередь, наконец, наступила, то, чтобы покончить поскорее с однообразной и скучной работой, отнимавшей его драгоценное время, он приказал всем быть наготове, то есть расшнуровать юбки и расстегнуть кофты. Ита, держа в руке карточку, в которой просилось о тщательном осмотре, стыдясь и полузакрыв наготу верхней части своего тела, другой рукой поддерживая расшнурованную юбку, почти не видя дороги и дрожа всем телом, будто вмещала в себе все скверные болезни и прятала их, вошла в кабинет. Доктор, в два-три мига бесцеремонно сняв с нее кофту, тщательно осмотрел грудь, подавил ее, отчего Ита вскрикнула, отодвинувшись от него и сгорая от стыда, и велел сбросить рубашку совсем. Потом опять внимательно осмотрел уже со всех сторон ее тело: не найдется ли пятнышка или чего-нибудь, могущего вызвать подозрение. Покончив с этим, он с той же электрической быстротой посмотрел ей в горло, посмотрел нос, еще раз зачем-то подавил грудь и приказал ей лечь на стуле-кресле, стоявшем у окна. Ита покорно, но со слезами на глазах, легла, чувствуя себя последней женщиной… К этим минутам, стоявшим в памяти, как укор чему-то, она редко возвращалась, а если вспоминала, то только молила, чтобы они не повторялись. После всех этих мытарств ей еще осталось новое, важное дело, – пристроить своего ребенка. Не зная, как поступить, она повидалась с Миндель, которая за небольшую плату указала ей несколько женщин, бравших у кормилиц детей на вскормление. Потом она забежала к Розе поискать, не отыщется ли попутчицы, и, найдя таковую в лице кормилицы Гитель, которой за получением места тоже нужно было пристроить ребенка, условилась с ней о времени выхода из дому.
«С утра начался дождь, и напрасно я умолял небо сжалиться над нами. Тучи были толстые, свинцовые, рыхлые, и не могли не пролиться. Ветра не было. В детской, несмотря на утро, держалась темнота. Углы казались синими от теней, и в синеве этой ползали и слабо перелетали больные мухи. Коля с палочкой в руке, похожий на волшебника, стоял подле стенной карты, изукрашенной по краям моими рисунками, и говорил однообразным голосом…».
«Теперь наступила нелепость, бестолковость… Какой-то вихрь и страсть! Всё в восторге, как будто я мчался к чему-то прекрасному, страшно желанному, и хотел продлить путь, чтобы дольше упиться наслаждением, я как во сне делал всё неважное, что от меня требовали, и истинно жил лишь мыслью об Алёше. По целым часам я разговаривал с Колей о Настеньке с таким жаром, будто и в самом деле любил её, – может быть и любил: разве я понимал, что со мной происходит?».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Странный Мальчик медленно повернул голову, будто она была теперь так тяжела, что не поддавалась его усилиям. Глаза были полузакрыты. Что-то блаженное неземное лежало в его улыбке…».
«И вдруг, словно мир провалился на глазах Малинина. Он дико закричал. Из-за угла стремительно вылетел грузовик-автомобиль и, как косой, срезал Марью Павловну. В колесе мелькнул зонтик.Показались оголенные ноги. Они быстро и некрасиво задергались и легли в строгой неподвижности. Камни окрасились кровью…».
«Что-то новое, никогда неизведанное, переживал я в это время. Странная грусть, неясный страх волновали мою душу; ночью мне снились дурные сны, – а днём, на горе, уединившись, я плакал подолгу. Вечера холодные и неуютные, с уродливыми тенями, были невыносимы и давили, как кошмар. Какие-то долгие разговоры доносились из столовой, где сидели отец, мать, бабушка, и голоса их казались чужими; бесшумно, как призрак, ступала Маша, и звуки от её босых ног по полу казались тайной и пугали…».
Соседка по пансиону в Каннах сидела всегда за отдельным столиком и была неизменно сосредоточена, даже мрачна. После утреннего кофе она уходила и возвращалась к вечеру.
Алексей Алексеевич Луговой (настоящая фамилия Тихонов; 1853–1914) — русский прозаик, драматург, поэт.Повесть «Девичье поле», 1909 г.
«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»М. Е. Салтыков-Щедрин.
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».