Истребитель - [23]

Было темное дело с элеватором без гвоздей. Как всегда, Кондратьев шагнул дальше, чем следовало, или, правильно формулируя, раньше. Почему надо было строить элеватор без гвоздей? Нужно было построить обычный, пусть и сверхъестественных размеров. Не надо было называть его «Мастодонт», комиссия не знала этого слова. Надо было «Слон» или «Мамонт», если хотелось подчеркнуть хобот. Ясно же, что они боялись непонятного. Если без гвоздей – явное вредительство, упадет и похоронит тринадцать тысяч тонн зерна. Что им сэкономили центнер гвоздей, они не поняли. Вмешивался Вернадский, заслушали Ветчинкина – обошлось ссылкой, откуда почти сразу перевели в распоряжение шахтоуправления. Далее след терялся, мелькнула одна статья о ветряках – уже в тридцать шестом, в «Известиях», фантастический электрический ветряк в Крыму, способный по мощности сравниться с Порожской ГЭС. Это было очень далеко и от межпланетных полетов, и от шахт. Начали было строить на Ай-Петри, но вдруг заглохло, и Кондратьев опять канул. Но Антонов его не забывал, с неизменной симпатией помнил колючие глаза, вдруг способные просиять, сухое лицо с бородкой, черный свитер с высоким воротником, необыкновенно уютный, – и вот этот гравитационный маневр с притяжением Юпитера; и когда Антонова вызвали и спросили, кого он желал бы привлечь, «не агранычывая себя», он назвал Кондратьева первым.

Тут у него снова был шанс изумиться осведомленности Мефистофеля, человека, в общем, далекого от ракетостроения. «Это какой же? – спросил Меф брезгливо. – Там что-то было в Камне-на-Оби?» – «Было, – сказал Антонов, – но разобрались, и его конструкция, насколько я знаю, до сих пор стоит». – «А вам он зачэм?» – «Он голова, каких мало». – «Хорошо, вам ответят». И через три дня ему действительно позвонили – где бы еще, в какой Германии так держали всех на карандаше? – и сообщили, что Кондратьев в Серпуховском районе Московской области, на машинно-тракторной станции имени XVII съезда.

Антонову в новом статусе начальника КБ не составило бы труда за Кондратьевым послать и доставить его в Москву, но человеку с опытом неприятностей нелегко было бы соглашаться на новую должность, если б его доставили с фельдъегерем. И выставлять себя начальником Антонову не хотелось – ему нужен был не подчиненный, а светлая голова. И потому он поехал сам, и не машиной, которая ему теперь полагалась, а электричкой. Хлестал в лицо февраль, вообще словно не рассветало, снег сыпал мелкий, колкий, Антонов успел все проклясть в прокуренной темной электричке с мутными окнами и проплеванными вагонами, потом попуткой добирался до МТС, потом битых полчаса отыскивал Кондратьева среди сгрудившихся на бесприютной равнине мастерских, пока наконец ему не сказали, что Кондратьев в слесарке; из слесарки отправили его в ремонтный бокс, а оттуда в таинственную генераторную, которую он отыскал только к трем часам дня. В генераторной среди толпы малорослых людей непонятного возраста – издали Антонов принял бы их за подростков – он сразу заметил Кондратьева, все ту же коломенскую версту. Кондратьев что-то объяснял, стоя у развороченного тракторного двигателя. Антонов подошел и встал поодаль, не желая прерывать разговор. Он боялся, что у него появятся начальственные повадки. Но Кондратьев учуял нового человека, замолк и обернулся к нему.

8

– Ну здорово, – сказал Антонов.

– Здорово. – Кондратьев снял рукавицу и подал огромную ладонь. – Ты откуда к нам?

– Я по твою душу. Это сколько ж мы лет не виделись, Юра?

– Одиннадцать, – сказал Кондратьев уверенно. – Я тебя сразу узнал.

– Да и тебя не спутаешь. Ты заканчивай тут, потом поговорим.

– Обедать пойдем, я сейчас. – Кондратьев махнул рукой остальным. – Шабаш.

Люди в ватниках настороженно поглядели на Антонова, помялись и разошлись, словно растворились в полутьме по углам.

– Ко мне пойдем, – сказал Кондратьев на улице. – Это я тут, видишь, показываю, почему эм семнадцатый греется.

Антонов в дизелях ничего не понимал.

– А что, греется?

– Там смесь грязнится. Ну и вообще… перехимичили. Двигатель дельный, Брилинг его придумывал. Но есть пара вещей, которые можно… – Кондратьевская манера делать паузы перед окончанием фразы, словно заменяя мат или термин, никуда не делась. – Поправить, – закончил он.

Антонов привез в наплечной сумке палку твердой колбасы и две бутылки водки, Кондратьев привел его в холодную чистую избу с минимумом обстановки, сразу стал растапливать печь, ни о чем не расспрашивая. Потом кинул несколько картофелин в чугун, нарезал бурый хлеб, молча взял водку и так же молча разлил ее по стаканам.

– Ну, к нам? – спросил он, помолчав после первой.

– Да нет, Юр. Я хотел, наоборот, тебя к нам.

Кондратьев все-таки сильно переменился, но, как всегда, трудно было сказать, в чем именно. Вся повадка его была прежняя, волосы по-прежнему густые, в бороде блестела седина, даже свитер, кажется, был тот же самый, но на лицо словно набросили мелкую сетку, потяжелели веки, и слушал он, глядя в стол. Антонов быстро ему рассказал суть задачи.

– А кто курирует это все?

Кондратьев по-прежнему задавал главные вопросы, минуя частности. Антонов назвал.