Истощение времени - [47]

Топтались у палатки тяжелые, намокшие, набухшие сапоги, наступали друг на друга, вдавливали в мягкую, податливую землю мятые зеленые полоски травинок. Слова звучали грубые, однообразные, перемешанные с руганью, гремели, как листы жести, повторялись, потому что других слов никто не мог сейчас вспомнить.

Кешка лез к Бульдозеру, тряс кулаком. Маленький Спиркин с красными ушами тараторил громко, глотал воздух и останавливался, затихая, не зная, о чем кричать дальше.

Бульдозер оттолкнул вдруг Спиркина, и тот, сухонький, легкий, покачнувшись, свалился к плясавшим сапогам. Кешка подскочил к Бульдозеру, но тот пригнулся, выскользнул из-под удара, толкнул потерявшего равновесие Кешку, сбил его с ног.

Букварь, а потом Николай бросились на Бульдозера, и с ними, крупными, здоровыми, он уже ничего не мог сделать. Бил кулаками справа и слева, не давал парням схватить его туловище, шею, руки. Увидел, как вскочили Кешка и Спиркин, начал отступать с ревом, делал по полшага, но сзади был шершавый ствол ели, и отступать было некуда. Ладонями, кулаками бил по воздуху, по рукам, по лицам, по плечам, неистовый, очумевший, и вдруг раздался его крик:

– Стрелять буду!

Оцепенев от неожиданности, все замерли на секунду. Кинулся Бульдозер, разметав кольцо расслабившихся на мгновение ребят, к палатке и тут же выскочил из нее с двустволкой в руках.

– Стрелять буду!

Опомнившись, бросились к Бульдозеру.

Неслись за Бульдозером, а он бежал метрах в тридцати впереди, держал двустволку наперевес, бежал, не соображая, куда и зачем он бежит.

И они бежали за Бульдозером, не соображая, зачем это им надо.

Движение убыстрялось, становилось все бессмысленнее и бессмысленнее. Хлестали Букваря мокрые, злые ветки, хлестали по лицу, по ватнику, по рукам. Мелькали обрывки неба, стволы, листья и капли. Мелькали, летели, смешивались в какую-то серо-зеленую кашу. Летела грязь из-под пудовых сапог Бульдозера, летело все…

– Стрелять буду! Всех гадов!

Стоит Бульдозер. Прямые углы плеч, шея из бетона. Две черные дырки смотрят Букварю в глаза.

По инерции последние шаги, медленные, нерешительные. Дождь, оказывается, все еще идет. Капли бегут по лицам. И красная тонкая нитка бежит вниз от бесцветной Бульдозеровой брови.

– Не подходите! Не…

Последние, затухающие движения. Застывающие шаги.

И вдруг – тра-ах! Разламывается небо. Лопается тишина. Взрывом. Грохотом. Выстрелом. Вскидывают ручищи Бульдозера грохнувшую двустволку. Дымок. Безобидный дымок. Как от сигареты.

– Не подходите!

Стоят.

Все стоят.

Вверх шлепнул.

Смог.

Зачем?

От страха или из ненависти?

– Стрелять буду!

Он жил с нами, работал с нами, пел с нами.

Враг?

Все остановилось. Падающие капли не в счет. Это только так кажется, что они падают. Земля стоит, и вселенная стоит. Застыла. Черные дырки смотрят Букварю в глаза.

– Стрелять буду!

Слова уже тихие, спокойные. А в глазах ненависть. Такой будет. Такой сможет. Вертится, вертится, ноет назойливая мысль: «Пятеро перед ним, а попадет в тебя… А если не в меня, то в кого-нибудь другого… Только бы не в Ольгу… При чем здесь Ольга?.. Нельзя! Разве может все оборваться?..»

Мелькает в памяти воспоминание о пережитом тогда на скале… Маленькая песчинка, вцепившаяся в планету, в жизнь. Только бы пережить эти секунды. Только…

Чье-то тело мелькнуло справа. Виталий. Бросился вперед откуда-то сзади, из-за спин, секунды назад сидевший на пне. Подскочил к Бульдозеру, оцепеневшему, удивленному, резким ударом ноги выбил ружье из напряженных мясистых рук, четким приемом, подставив бедро, бросил Бульдозера на землю.

И сразу же рванулись сапоги. Пятеро налетели на вскочившего с земли Бульдозера, разъяренные страхом, пережитым ими, ненавистью, увиденной в его глазах, били Бульдозера с остервенением, били, толкали, трясли. Пытался Бульдозер вырваться из их кольца, пыхтел и отбивался отчаянно. Трещали швы его ватника, летела из карманов на землю какая-то ерунда, выскользнуло, свалилось в траву что-то блестящее.

Увидели. Валялись в траве часы. Старые, марки «Победа», с фиолетовыми чернильными волнами на циферблате и одинокой чайкой над волнами.

– Часы! Гад ты! Все врал! – заорал Кешка.

– Что вы делаете! Звери! Что вы делаете! – вдруг раздался тоненький, решительный крик Ольги. Она влетела в бурлящий клубок, хватала за руки: – Озверели вы! Звери!..

И опустились руки. Стало тихо-тихо. Только Бульдозер, жалкий, избитый, размазывал по лицу слезы, грязь и кровь и хныкал:

– Пятеро на одного… Справились, да?.. Пятеро.

Шли к палатке молча, отходили, шли опустив головы, боялись взглянуть друг другу в глаза. Всем было стыдно.

Шел впереди Николай, и только сейчас Букварь увидел, что Николай был в шинели. И это была та самая шинель.

Букваря тошнило. И позже, когда он вспоминал об этой драке, он ощущал физическое отвращение и к самому себе, и к тому, что случилось.

В палатке сидели за столом, курили, а Бульдозер все размазывал грязь под носом и все бормотал:

– Пятеро на одного… Пятеро…

Букварь искал слова мягкие и даже теплые. Но Николай сказал сурово:

– Расскажи, зачем ты пришел.

Бульдозер шмыгал носом, обмякший, потерявший жесткие, квадратные формы, пытался успокоиться и рассказать. Рассказывал хмуро, показывал видом своим, что его вынуждают, но говорил откровенно.