История жизни, история души. Том 2 - [19]

Поцелуйте от меня Галю и дочек.

ВашаАЭ

¹ Альманах «Литературная Москва», главным редактором которого фактически являлся Э.Г. Казакевич, а в редколлегию вошли М.И. Алигер, А.А. Бек, В.А. Каверин, А.К. Котов, К.Г. Паустовский. В.А. Рудный и В.Ф. Тендряков. В феврале-марте 1957 г. в печати и на 3-м Пленуме Московского отделения СП СССР против редколлегии альманаха было выдвинуто обвинение в «нарочитом подборе произведений, охаивающих советскую действительность». На заседании ЦК КПСС, куда был приглашен ряд писателей, Н.С. Хрущев провел параллель между ситуацией, создавшейся в то время в советской литературе, и восстанием 1956 г. в Венгрии: «Они хотели устроить у нас “кружок Петефи”» (см.: Каверин В. Эпилог. М., 1989. С. 353).

² На даче К.Г. Паустовского в Тарусе.

³ Жена и дочери Э.Г. Казакевича.

⁴ Во втором сб. «Литературная Москва» были опубликованы стихи М. Цветаевой со вступительной статьей И.Г. Эренбурга. «Крокодил» (1957. 20 февраля. № 5) поместил по этому поводу фельетон И. Рябова «Про Смертяшкиных». В выступлении на 3-м Пленуме Московского отделения СП СССР В.А. Каверин характеризовал этот фельетон как «позорную попытку загрязнить память М. Цветаевой», а Л.К. Чуковская назвала его «общественно непристойным». Письмо в защиту М. Цветаевой, направленное в «Литературную газету» С.Я. Маршаком, К.И. Чуковским, С.П. Щипачевым, Вс. Ивановым, М.В. Исаковским, А.Т. Твардовским, М.А. Светловым, В.А. Луговским, П.Г. Антокольским и Л.Н. Мартыновым, опубликовано не было.

⁵ Ассоциация с названием повести Э.Г. Казакевича (1953) «Сердце друга».

В.Ф. Пановой

а

<Дата по штемпелю: 18 июля 1957>

Милый друг Вера Фёдоровна!

Давно-давно ничего о Вас не знаю, а хотела бы узнать. Напишите хоть словечко!

Сейчас сижу на даче, в чудной природе и погоде, но ничего не вижу и не чую, т. к. перевожу, как проклятая, по 14 час. в сутки. И если бы ещё что-нб. «путнее»!

Книга мамина дошла до состояния подписи в печать, в каковом и пребывает уже много месяцев, и из какового, видимо, не выйдет. Думаю, что тираж ограничится тем экз<емпляром> вёрстки, к<ото-р>ый остался у меня случайно. Ну, что же ещё прибавить? Остаюсь жива, здорова, чего и Вам желаю. Целую Вас крепко, сердечный привет мужу.

ВашаАЭ

Б.Л. Пастернаку

28 августа 1957

Дорогой мой Боренька! Тысячу лет не писала тебе, но знала основное - что ты чувствуешь себя лучше. Слава Богу. Ещё в один из коротких приездов в Москву узнала в Гослите, что твоя книга стихов непременно выйдет в этом году¹. А вот что хотелось бы узнать: сильно ли изменился её состав, и что с предисловием? Напиши мне хоть две строчки о своих делах. Очень мило по сибирской инерции продолжать держать тебя в душе — и только, но там ведь к этому меня обязывали расстояния, и ещё всякие другие непреодолимости, а сейчас ведь по-другому («Так — никогда, тысячу раз — иначе!»^{16), и, пожалуй, нет никакой нужды совсем не видеться и даже не переписываться!}

Милый друг мой, как ты живёшь, как твоя поясница, как колено? Что ты делаешь? Что, помимо слухов, на самом деле, с книгой стихов и с предисловием? Как «Доктор»? И ещё: что говорят доктора? И ещё: как ты выглядишь? Ходишь ли гулять?

Я в Тарусе, видимо, недалеко от того имения, о котором ты упоминаешь в своём предисловии^{17, в той самой Тарусе, где прошло детство и отрочество маленьких Цветаевых, где всё прошло, кроме, вопреки пословице, окской воды. Собор, где кто-то из Цветаевских прадедов моих был священнослужителем, теперь превращён в клуб, в прадедовском доме артель «вышивалок», в бабкином — детские ясли , вместо старого кладбища — городской сад. Домик, в котором росли мама и Ася, — уцелел почти неизменный, там живёт прислуга и «обслуга» дома отдыха. До Цветаевых там жил - и умер - Борисов-Мусатов5, мама рассказывала, что в комнате, отданной детям, долго ещё выступали после всех побелок и окрасок следы кисти Борисова-Мусатова: последнее время своей жизни он работал лежа, стены и потолок комнатки в мезонине служили ему палитрой. — Но в чём же дело? Почему именно река остаётся неизменной? Почему уже давно не та вода остаётся той самой рекой? Нет больше никого из живших здесь - никого больше! Ни Вульфов6, ни Цветаевых, ни Поленова и Борисова-Мусатова, ни милого Бальмонта, ни милого Балтрушайтиса, ни многих-многих единственных! А река остаётся - и теперь я смотрю на неё, и, благодаря её неизменности, вижу, осязаю, пью из того источника, который оказался творческим для мамы. Вот это всё она видела впервые и на всю жизнь, здесь родились её стихи, родились, чтобы не умереть. Вот они, рябина и бузина всей её жизни, горькие ягоды, яркие ягоды. Вот и деревья, у которых «жесты трагедий», и река — жизнь, Лета, и всё равно жизнь.}

А всё же я до многого дожила - спасибо судьбе, Богу и людям. Дожила до встречи с тобой, и вот теперь до встречи с самими истоками маминой жизни и её творчества, дожила до собственной своей предистории! Дожила и до того, что прочла твой роман, и предисловие к стихотворной книге, где так глубоко и просто о маме - ведь всё _это — чудеса из чудес, и, когда хочется немного поворчать — чудеса останавливают меня и не позволяют мне быть мелочной... Ах, Боренька, все-то мы мелочны! Ведь важно, чтобы