История жизни, история души. Том 2 - [164]

; и звон курантов с кремлёвской башни (до сих пор до меня доносится); и полная грудь веры, надежды, любви — несмотря ни на что, поверх всего. Ты глубоко во мне живёшь, хоть, верно, и не дога-

дываешься об этом, да и трудно догадаться; но это так, и теперь уже можно сказать «навсегда», потому что мы действительно знаем цену всем «всегда», всем «никогда», измерив высоту вершин и глубину бездн. Что принесёт этот новый год — увидим; но лишь бы ничего не унёс из того, что у нас уже (ещё) есть... Обнимаю вас обоих², желаю вам и вашим близким всего радостного и светлого.

Твоя Аля

Ада поздравляет и шлёт добрые пожелания.

¹ Вместе с Н.В. Канель А.С. встречала 1940 год во внутренней тюрьме на Лубянке.

² Н.В. Канель и ее мужа А.В. Сломянского.

В.Н. Орлову

28 декабря 1974

Итак, ещё с одним новёхоньким, милый Владимир Николаевич! Что он принесёт в своих 365 чемоданах, по выражению Неруды, — увидим; дай Бог, чтобы нам хватило сил на их содержимое! а то было пуп надорвали, таскаючи прошлогодние сувениры. Что творится, что вытворяется с Вашей книгой — непонятно; вернее всего — какое-то местное недоброжелательство, замаскированное, как «в проклятые времена царизма», под «высшие сферы». Ваша гослитовская редакторша больна, и там, на месте, никто ничего не знает о том, какие тучи сгустились, откуда и куда ветер дует, какая сводка погоды на завтра и кому она, такая погода, нужна. Моя «Звезда» тоже чегой-то выкамаривает и туманы мои растуманы подпущает; недавнее письмецо Кудровой, в общем-то доброжелательное (почему бы нет?), полно недомолвок, недоумений и полупоклонов в сторону долгого ящика; Холопов, столяр, мастерящий оные, как всегда «в нетях»: то в Болгарии, то ещё где-то, то в юбилейном состоянии, то в санатории; всё это, конечно, «со слов» и для ослов. Но м. б. когда-нб. в каком-нб. номере и вынырнет мой материал; мне до него мало дела, совершенно искренне. Но кому-то (читающему) он нужен, п. ч. - о М<арине> Ц<ветаевой>. Впрочем, и о С<ергее> Э<фроне> тоже; м. б. в этом и запинка, как Вы говорите. Доколе, доколе запинки? — Материал о Муре, уже подписанный в мартовский номер «Юности» зам<естителем> редактора, в последнюю минуту зарезан Полевым^{132, почему - не знаю, не знает и автор. Я «почему-то» ужасно огорчилась. Жаль до настоящих слёз стало мальчика, неизвестного солдатика, маминого Мура, было ожившего, было приблизившегося к своим нынешним сверстникам. А Полевой <...> впихнул обратно; в многотерпеливую и многоприемлющую российскую землю.}

Вот такие новогодние иеремиады.

Ещё кошка моя умерла — кошка моя голубенькая; 15 лет мы с ней дружили — весь её кошачий век.

Но — хватит про дёготь; на пороге Нового года понадеемся и на мёд. Всего, всего вам обоим, и иже с вами, и Машеньке особливо, доброго, радостного, удачливого! Обнимаю вас сердечно. Пусть всё будет хорошо.

ВашаАЭ ¹³²

В. Н. Орлову

14 июня 1975

Милый друг Владимир Николаевич, хорошо было получить Ваше письмо после столь продолжительного и столь для нас изнурительного антракта неподъёмной зимы, всесторонне, оптом и в розницу неподъёмной и невылазной. «Бывали хуже времена...»^{132 — сказал поэт. Да, но «бывали» и силы для их преодоления, для сопротивления им. Да и сам рельеф жизни был — или казался — более вершинным и глубинным что ли, менее вязким, топким, неверным, недостоверным и чёрт его знает каким ещё. Хотя нет, нет! упаси нас, Боже, от минувших вершин и бездн! Ибо укатали Сивку именно крутые горки. И вообще всё это вместе взятое старо как мир, и не только старо, но, по-видимому, и вечно, куда вечнее нас, от чего не легче.}

По правде сказать, огорчает меня всерьёз то, что Е<лена> В<ла-димировна> не с Вами, что Вы выбираетесь «на зелень» один - со своими мыслями и рукописями, а в таком случае, после такой зимы — мысли бывают сильнее нас, а рукописи - слабее. Это я, впрочем, по своему болевому опыту сужу, у Вас, дай Бог, всё иначе, и м. б. Вы, как и Е.В., обладаете счастливой способностью встряхиваться от кончика носа до кончика хвоста и всё начинать сначала! У меня же в последнее время то хвост вязнет, то нос, то оба вместе, и никак-никак не встряхнёшься и не стряхнёшь с себя это самое нечто, что жить не даёт <...>

Сердчишко моё не очень пока что восстанавливается здесь, болит от малейшего движения — передвижения (весь май маялась стенокардией) - но всё же, кажется мне, покрепчало по сравнению с Москвой; м. б. и наладится в какой-то мере. Ни за какую работу ещё не принималась, не считая элементарной хозяйственной (...счётом

ложек Создателю не воздашь!²); захватила сюда с собой одну из маминых сложных тетрадей, к<ото>рую мечтаю прокомментировать и из к<отор>ой мечтаю сделать все необходимые выписки до и для сдачи её в ЦГАЛИ. Одолею её (ежели) - то и слава Богу. О продолжении так называемых «воспоминаний» и не думается пока, настолько сделанное до сих пор несовершенно, и необъёмно, и искажено самоцензурой - аж противно. Дожили до времени, когда распроклятые «журнальные варианты» кажутся даром свыше и великой удачей, когда они (с купюрами к тому же!) куце опубликованы, набранные петитом. Сама жизнь наша - «журнальный вариант», могший и долженствовавший быть