История жизни, история души. Том 2 - [126]
Я всё никак не одолею Верлена, он мне не дался, я так и не нашла к нему того синтезирующего ключа, без которого не отомкнёшь перевода. Всё у меня осталось непреодолённым, слова вяло разбрелись по строчкам и скудно срифмовались; но — не начинать же сначала, как велит совесть, к<отор>ая всегда - вопреки здравому смыслу! Вообще же, чтобы (хотя бы!) переводить, не совесть нужна и отнюдь не здравый смысл, а всего лишь талант — вот в этой-то мелочи и загвоздка!
«Пушкин и Пугачев»>4 - одна из моих любимейших маминых вещей - вольная, глубокая, пронзительно-проницательная. В какой жизненной тесноте, глухоте, нищете была она, когда писала с такой свободой! Из какой теснины вырывался (неиссякаемо!) - этот пламень! Чем дальше живу, тем больше растворяюсь в позднем осознании чуда, бок-о-бок с которым жила, непрерывно ударяясь об острые его углы, не понимая, что то были грани, а не углы, грани магического кристалла. Господи, Господи...
Обнимаю Вас, дорогой мой Павлик, обнимаю под раскаты очередной грозы, под топот очередного ливня; пусть всё будет у Вас хорошо, милый житель той дальней и давней страны, откуда и я родом...
Там, где на монетах,
Молодость моя —
Той России нету,
Как и той меня...>5
Ваша Аля
' См.: Цветаева М. Просто сердце. Стихи зарубежных поэтов. М., 1967.
>2 Строка из сказки Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей»: «Богомольной старой дуре / Нашей чопорной цензуре...».
>3 Советский драматург Владимир Михайлович Киршон был расстрелян в 1938 г.
>4 Видимо, П.Г. Антокольский поделился с А.С. впечатлением об очерке М. Цветаевой «Пушкин и Пугачев», вошедшем в книгу «Мой Пушкин». 13 августа 1967 г. он записал в своем дневнике: «Только что вышла ее (М. Цветаевой. - Р.В.) книжечка о Пушкине. Таким образом проза Марины постепенно (страшно медленно, опоздав на двадцать лет) входит в наш обиход открыто.
Конечно, книжечка замечательна втройне, вдесятерне. Впервые я прочел “Пушкин и Пугачев”. Помимо острых и неожиданных своих мыслей, сколько впервые замеченных (несмотря на потения предшественников от Анненкова до Тынянова, от Белинского до Кирпотина), не замеченных самим Пушкиным несуразиц, вроде возраста Гринева - 16 лет - вполне закономерного в начале “Капитанской дочки” и становящегося невозможным дальше.
Как резко и ярко противопоставление “Двух Пугачевых” в повести и в “Истории”. Как вообще это важно, как богато обобщениями о сущности творчества и самой поэзии» (Вильнюсский музей А.С. Пушкина. Архив П.Г, Антокольского).
>5 Неточно процитированная последняя строфа стих. М. Цветаевой 1931 г. «Страна» («С фонарем обшарьте...»). Правильно:
...Той, где на монетах -Молодость моя,
Той России - нету.
- Как и той меня. (11,291)
Е.Я. Эфрон u З.М. Ширкевич >116>
соль — да разве перечислишь все крупинки этой соли?! А ещё ушёл человек нашего поколения. Вообще немыслимо себе представить жизнь... да почти что нашей планеты жизнь! — без этого едкого старика, оппонента, спорщика и борца, зачастую и защитника, всерьёз, не на словах защитника многих близких нам правд против многих и многих кривд... Говорят, что его, с инфарктом, после 3-х недель лежания в Н.Иерусалиме, привезли в Москву (зачем?! ведь нельзя же шевелить таких тяжёлых больных!). От больницы он отказался и умер у себя дома, «под наблюдением врача».
У нас осень, но не полегчало — по-прежнему много дел и всяческой непосильной суеты. Уедем отсюда, верно, в первых днях октября — раньше, чем обычно.
Скоро обо всём напишу подробно, сейчас тороплюсь, чтобы воспользоваться «оказией».
Крепко обнимаем вас
Ваши Аля и Ада
И.Г. умер в один день с мамой — 31 августа.
В.Н. Орлову
10 сентября 1967
Дорогой Владимир Николаевич! простите, что в ответ на такое чудесное Ваше письмо - несколько жалких и срочных каракуль: хочу, чтобы хоть они застали Вас в Ленинграде до отъезда Вашего в Полонию. <...>
Скоро будем сматывать тарусские удочки, а в октябре м. б. мне удастся схлопотать (чужими руками) путёвку в Кисловодск; мне очень туда хочется, т. к. нынче в октябре будет ровно тридцать лет, как мы там были с папой, и это были последние наши с ним счастливые дни; по крайней мере, сейчас мне это так чувствуется, сейчас я на это, задним числом, надеюсь. Мог ли быть, на самом-то деле, мой отец счастлив в 1937г.?
Большое горе — смерть Эренбурга. Аня была на похоронах — говорит, было грандиозное, небывалое количество народа и — полицейские рогатки у кладбища. Она Вам расскажет много интересного об этом.
О «Герое» я Вам и расскажу, и напишу, и вообще запишу его приезд сюда и то, о чём мы говорили, вернее — то, что говорил он. Обаяние этого человека велико и теперь, но поразила меня его углублённость человеческая, чего раньше не было и в помине, его дорастание до поэм и до самой Марины и — вечный закон разминовения, ибо этого он ей сказать не может и не сможет.
Он приехал сказать об этом мне. И наша встреча, встреча двух дорастающих, доросших до глубочайшего понимания того, что у нас отнято, того, что нам дано слишком поздно, - была, пожалуй, одним из сильнейших потрясений моей жизни...
Кончаю. С Богом. По домам
