История жизни, история души. Том 2 - [112]

Шрифт
Интервал

на меня, и вся душа моя хлынула в ответ; всё прошлое, настоящее и будущее (всё это, в общем, идёт по кругу: будущее смыкается с прошлым, а настоящее всегда или уже вчера, или ещё завтра!). Конечно, Ваши журналы не дошли до меня - а жаль! Во-первых потому, что столько лет прошло без разговора, хотя бы письменного, во-вторых — почему-то именно с этими журналами связано столько моих (отроческих) вожделений; всегда хотелось купить и никогда не было на это денег; всегда хотелось связать, как на картинке, но не было именно такой шерсти; и, как всем дурам в этом возрасте, хотелось стать такой, — как на обложке, что уж и вовсе оставалось недосягаемым. Можете смеяться, но я и нынче ещё иной раз вижу во сне условный и расплывчатый угол города голубиного цвета, условный и расплывчатый газетный киоск и - журнал с девушкой в длинной юбке и шляпке тарелочкой; я иду мимо; я спешу; я куплю на обратном пути. Но во сне нет обратного пути — заметили ли Вы это среди своих снов и бессонниц?

Я живу хорошо — теперь у меня есть квартира — большая комната, маленькая кухня, ванная — в писательском кооперативном доме. Дом огромный, много корпусов, подъездов, и, соответственно, писателей. Но я не писатель, а переводчик; перевожу стихи (с переменным успехом). Есть у меня и крохотный деревянный домик в Тарусе, где провела детство мама. К сожалению, Таруса, с лёгкой руки Паустовского, стала модным местом - ушла тишина. Домик над Окой -три яблони, сирень, настурции. Но я недовольна - не жизнью, а собой в ней - тем, что всё решительно время уходит на работу над переводами, т. к. работаю очень медленно, беру не талантом и озарением, а одной лишь усидчивостью; недовольна своими хворями и головными болями — однако не лечусь; недовольна всеми своими неуспева-ниями и запаздываниями. Я ведь одна как перст и вечно — нос вытащишь —хвост увяз. Короткое у меня дыхание; издышалась(этонето, что — выдохлась. Вы понимаете.) Одна, как перст — не буквальное одиночество. Людей очень много, иной раз чересчур; но сказать «а помнишь?» - некому. Иногда просто физическое желание - протянуть руку в комнату, где мы жили с маленьким Муром, и взять с полки тот именно том сказок Афанасьева, откуда «Молодец»; или «Тристана и Изольду» в коричневом переплёте.

У меня тоже очень хороший зверь — кошка, совершенно голубая с длинной шерстью и серебряным носом, глаза — медовые; не очень ручная, не очень мурлычная; полгода проводит в Тарусе, где ловит мышей, к<отор>ыми щедро со мною делится, и лазит по деревьям.

О делах: я просто счастлива, что Вы передадите мамины письма в Советский союз>1, и это будет как раз в год её 75-летия; и это будет

Ваш именной вклад (фонд) в Центральном гос<ударственном> архиве лит<ературы> и искусства. Чему я тоже бесконечно рада: хорошо, что ваши два имени будут рядом навсегда. У мамы так мало было друзей de longue haleine>97.

Вы, когда будете в Париже, непременно передайте их (т.е. письма!) А<лександре> 3<ахаровне>. Она перешлёт их сюда или с кем-нб. очень верным и порядочным оттуда, или я попрошу кого-нб., опять-таки верного и порядочного, из едущих туда, взять их у Александры > 3<ахаровны>. М. б. это будет не в течение дней, а - недель или даже месяцев, но зато наверняка; к тому же — дольше ждали. Вот ещё о чём хочу просить Вас: доверить мне назначить и определить условия хранения этих писем в ЦГАЛИ. Дело в том, что существуют открытые фонды — те, с к<отор>ыми может ознакомиться каждый', и фонды закрытые на определённое время: на 10, 15, скажем, лет; только по истечении времени, указанного, обусловленного лицом, передающим данные материалы государству, материалы эти становятся общедоступными>2. Я думаю, что по крайней мере части маминых писем не пришло время стать достоянием каждого. Да и не думаю вовсе, а просто знаю, как знаете и Вы, как знают и очень и очень немногие настоящие её адресаты. То, что можно и должно обнародовать — обнародуем, а подспудное пусть ждёт своего часа в гос<ударствен-ном> архиве. И ещё: прежде, чем сдать письма государству, хотела бы прокомментировать их (на будущее, когда многое [и многие] окажутся невосстановимыми и невосстановимым; имена, события). Многого не буду знать вообще; многого уже не буду знать, увы, забыв. Я Вас буду спрашивать обо всем, хорошо?

Спасибо, спасибо, спасибо, Саломея, дорогая, дорогая Саломея!

Как Вам понравились Асины - воспоминания?>3 Мне показались слишком touflu>98 и благополучно, хотя очень талантливо. В этой семье всегда был РОК, а его-то она и не приметила. — Имя Ани Калин>4 помню с детства, и стихи к ней, и мамины о ней рассказы. Она, верно, и сейчас красавица? Ведь обаяние — дар на всю жизнь и на все возрасты.

Крепко, от всего сердца, обнимаю Вас.

Ваша Аля

О получении этого письма напишите хоть открытку.

Очень хотелось бы снимки папы с Дм<итрием> П<етровичем>>5 и Д<митрия> П<етровича> с Сувч<инским>>6 - их у меня нет. — Посылаю Вам кое-какие мамины публикации.

>1 В письме от 21.XI.66 г. С.Н. Андроникова-Гальперн писала: «Насчет писем Марины решение я приняла давно: они принадлежат России... Письма, прежде чем попасть в Центральный архив литературы и искусства, должны пройти через Ваши руки. - Т. е. я хотела бы послать их Вам. Только вы можете решить, что и столько печатать теперь же. Письма исключительно интимные и поистине потрясающие».


Еще от автора Ариадна Сергеевна Эфрон
История жизни, история души. Том 1

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.


Моя мать Марина Цветаева

Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, Ариадна, талантливая художница, литератор, оставила удивительные воспоминания о своей матери - родном человеке, великой поэтессе, просто женщине со всеми ее слабостями, пристрастиями, талантом... У них были непростые отношения, трагические судьбы. Пройдя через круги ада эмиграции, нужды, ссылок, лагерей, Ариадна Эфрон успела выполнить свой долг - записать то, что помнит о матери, "высказать умолчанное". Эти свидетельства, незамутненные вымыслом, спустя долгие десятилетия открывают нам подлинную Цветаеву.


Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Марину Цветаеву, вернувшуюся на родину после семнадцати лет эмиграции, в СССР не встретили с распростертыми объятиями. Скорее наоборот. Мешали жить, дышать, не давали печататься. И все-таки она стала одним из самых читаемых и любимых поэтов России. Этот феномен объясняется не только ее талантом. Ариадна Эфрон, дочь поэта, сделала целью своей жизни возвращение творчества матери на родину. Она подарила Марине Цветаевой вторую жизнь — яркую и триумфальную. Ценой каких усилий это стало возможно, читатель узнает из писем Ариадны Сергеевны Эфрон (1912–1975), адресованных Анне Александровне Саакянц (1932–2002), редактору первых цветаевских изданий, а впоследствии ведущему исследователю жизни и творчества поэта. В этой книге повествуется о М. Цветаевой, ее окружении, ее стихах и прозе и, конечно, о времени — событиях литературных и бытовых, отраженных в зарисовках жизни большой страны в непростое, переломное время. Книга содержит ненормативную лексику.


О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


История жизни, история души. Том 3

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.


Рекомендуем почитать
«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.


Последовательный диссидент. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»

Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.


О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии

О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.


Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.