История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - [45]

Вынудил отложить эту прекрасную игру Коста, который постучал в мою дверь, чтобы сказать, что фелука готова. Недовольный этим перерывом, я подошел к двери и сказал ему, чтобы оплатил еще день хозяину и сказал, чтобы тот был готов назавтра. Вернувшись в кровать, я увидел, что мои подружки рады моей честности.

Нам надо было поспать, но пьеса не должна была окончиться, из-за задержки, как всегда, неприятной, перерывом. Это должен был быть не более чем антракт, и я должен был продолжить партию после перерыва, который природа сделала для меня необходимым. Я предложил омовение, что вызвало смех у Аннет, и что Вероника нашла честным, достойным и правильным. При этой освежающей процедуре, явившейся новой закуской, я легко уговорил ее нас сымитировать; две сестры оказывали друг другу взаимные услуги в разных позах, исполненных так, что я нашел предпочтительной всем прочим роль зрителя.

После омовений, при которых нежные щекотания сопровождались изящными смешками, мы вернулись на сцену, где я должен был представить последний акт. Мне не терпелось его исполнить, и я был уверен, что справлюсь с ним с честью, рассчитывая, однако, на Аннет. Без нее диалог не мог бы состояться. Но слишком юная девочка, как я уже и предвидел, забыла свою роль. Жестокий бог, который сыграл с ней на этот раз шутку, был Морфей. Вероника рассмеялась, когда увидела ее заснувшей, и я должен был тоже смеяться, поняв, что она спит как убитая. Необходимо было ее оживить, и Амур должен был бы тому способствовать. Такая развязка приобретала вид катастрофы. Какая досада, говорили мне глаза Вероники, но она говорила мне это только глазами. Она опасалась, как и я, взять на себя роль Аннет без того, чтобы попросить у меня позволения, я же ждал, что она меня пригласит. Я счел своим долгом воздерживаться от посягательства на пьесу, которая должна была начаться только в следующую ночь. Вероника пошла спать в свою постель, и я проспал с Аннет до полудня.

Мы провели день в очень интересных разговорах по поводу нашей собственной истории и решили поесть только один раз, усевшись за стол лишь с наступлением ночи. Мы провели там два часа, насыщая свой аппетит изысканными яствами и бросая дерзкий вызов Бахусу. Мы поднялись, когда увидели Аннет добычей неодолимого сна. Мы не сочли, однако, это небольшое несчастье способным помешать нашей маленькой пьесе. Аннет оказалась неспособна играть роль зрителя, и ослепительные чары Вероники захватывали меня так, что не было никакой необходимости смотреть при этом на посторонних. Мы пошли ложиться и, в объятиях друг друга, провели больше часа, ничего не делая и не шевелясь. Догадываясь о причине, Вероника из вежливости мне ничего не говорила, и ее сдержанность мне нравилась. Она сдерживалась, не прерывая своих ласк, но я бесился. Я ничего не понимал. Такое несчастье случалось со мной лишь в результате долгой работы, скрепленной моей кровью, или из-за сильного удивления, способного подавить все мои естественные способности, как это случилось у меня с Жавоттой, когда я вышел из Великого Круга и решил, что меня сейчас поразит молния. Но в этом случае, в котором я находился, в цветущем возрасте, с девушкой, у которой было все, чтобы нравиться, которая меня очаровала, которую я видел согласной и нежной, расположенной не отказывать мне ни в чем, чего бы я ни захотел или смел попросить, – такого я не мог постигнуть, и от этого я приходил в отчаяние. Вынужденный, в конце концов, сбросить маску и поговорить разумно, я первый пожаловался на свое несчастье.

– Вы слишком много сделали вчера, – ответила она, – вы слишком много пили ликеров за ужином. Не переживайте, дорогой друг, потому что я уверена, что вы меня любите. Перестаньте пытаться насиловать природу, потому что ваши усилия лишь приведут к ее ослаблению. Мне кажется, что спокойный сон – единственное средство, к которому вы должны прибегнуть, чтобы снова стать мужчиной. Мне это не нужно, но не беспокойтесь обо мне. Давайте, спите. Мы займемся любовью потом.

После этого краткого вразумления, которое показалось мне и мудрым и скромным, Вероника повернулась ко мне спиной, и я поступил так же. Мне было ясно, что я могу надеяться только на сон, и я решился на это, но впустую. Та же природа, которая лишила меня возможности работать, отринула от меня сон. Мои воспаленные нервы не хотели расслабиться; забытье, которого я желал, им не было необходимо, и им совсем не нравилась идея, что их согласие имеет что-то общее с тем, что мне необходимо, чтобы быть в состоянии удовлетворить мои любовные порывы. Мои пламенные чувства желали, наоборот, бодрствовать, чтобы быть свидетелями моего наслаждения, и, далекие от того, чтобы, вопреки мне, забыться сном, они должны были мне этого желать и имели право сетовать, что, вопреки здравому смыслу, я пытался притушить силу, необходимую для того, чтобы удовлетворить требования Амура, чье действие и божественная радость есть именно то, что их более всего затрагивает, и в чем они участвуют, ведь любовные чары никогда не могут скрыться, если они уже присутствуют. Именно поэтому в горячке и в невозможности заснуть я пытался утешиться, предаваясь физико-метафизическому анализу моих чувств, чтобы иметь полное основание жаловаться только на себя. В заключение, я был удовлетворен. Удовлетворен тем, что счел себя дееспособным! Странное удовлетворение; но единственно пригодное, чтобы философ, удрученный несчастьем, почувствовал себя счастливым. Человек, будучи неправым, обретает великую победу, если, осознав себя виновным, признается сам себе в этом. Это единственное счастье, которое я ощущаю сегодня, когда беседую сам с собой. Во всю мою жизнь все несчастья, что случались со мной, происходили только из-за моих ошибок, и я приписываю случайному сочетанию обстоятельств почти все удачи, что со мной случались; по правде говоря, это немного несправедливо и оскорбительно. Но таков человек. Я буду безумен, если в разговорах с самим собой сочту себя несчастным не из-за моих собственных ошибок, потому что я не буду знать, где искать их причины, по крайней мере если я не считаю себя глупцом. Я знаю, что я не глупец. Глупец – тот, другой, глупый мой сосед, которому нравится меня убеждать, что глупцы рассуждают лучше, чем мы. «Я соглашусь с вами, – скажу я ему, – что они рассуждают лучше, чем вы, но не лучше, чем я». Этот ответ доставит мне врага, хотя и содержит половину его утверждения.