История зарубежной литературы XVII―XVIII вв. - [53]

Шрифт
Интервал

Живи, Гораций, живи благородный воин.
Твоя доблесть смягчает твою вину.
Ты совершил преступление, поддавшись высокому порыву…
Живи, чтобы служить государству…

Однако эта заключительная реплика слишком слаба и бесцветна в сравнении со всем предшествующим ходом действия, в котором фанатическая нетерпимость Горация, доведшая его до преступления, постоянно и всячески подчеркивалась и выделялась автором.

Критики Корнеля не заметили того, что главным сценическим нервом в его пьесе было не единоборство двух городов, а тот нравственный конфликт, который при этом возник между Горацием и Куриацием. Вокруг этого конфликта группируются все элементы сценического действия, и если бы Корнель послушал своих критиков и опустил сцены убийства Камиллы и суда над Горацием, он свел бы на нет философское содержание своего произведения.

Итак, Корнель превыше всего поставил принцип государственности. По его логике, все частные воли, права, склонности, страсти должны терять всю силу перед этим высшим принципом. Если отдельная личность попадет в такое положение, что ее благо вступает в конфликт с благом общественным, то верх должна одержать забота об интересах государства. Такова главная идея драматургии Корнеля. Наполеон впоследствии, устанавливая во Франции абсолютистское государство нового, буржуазного типа, высоко оценил именно эту идею поэта. Разъясняя однажды придворным Сен-Клу смысл высокой трагедии, он говорил: «Надо быть государственным деятелем, чтобы понимать ее значение. Трагедия воспламеняет души, возвышает сердца. Кто знает, может быть, именно Корнелю Франция обязана частью своих возвышенных деяний. Словом, господа, живи сейчас Корнель, я бы его сделал принцем».

Как политический мыслитель Корнель был, однако, против крайностей в служении государству. Жестокости в политике Ришелье он осудил своей трагедией «Цинна», на что намекало само ее название — «Цинна, или Милосердие Августа». Против подобных крайностей в нравственной области он выступил, как мы видели, и в трагедии «Гораций» (спор Горация и Куриация, убийство Камиллы).

Корнель был не только создателем французского трагедийного театра, но и основателем французской комедии характеров. Его «Сид» открыл блестящую галерею трагедий во Франции XVII―XVIII столетий, его «Лжец» послужил тем творческим импульсом, который дал комедийному таланту Мольера верное направление.

Мольер признавался в одном из своих писем к Буало: «Я многим обязан „Лжецу“ (Корнеля)… Не зная „Лжеца“, я, без сомнения, сочинил бы некоторые комедии-интриги, как „Шалый“, „Любовная досада“, но никогда, быть может, не создал бы „Мизантропа“».

Это признание чрезвычайно важно, оно указывает на силу эстетических традиций, оно свидетельствует о том, что поэтическое творение даже самого одаренного человека никогда не возникает на голом месте, изолированно от творчества предшественников и современников — как соотечественников, так и иноземцев. Художественный труд, подобно всякому другому труду, всегда в конце концов труд коллективный. Корнель тоже не первый создатель комедии характеров. Он воспользовался опытом испанской драматургии. Первая французская трагедия «Сид» пошла от «Юности Сида» испанца Гильена де Кастро; первая французская комедия характеров — «Лжец» — от комедии «Сомнительная правда» испанца Аларкона.

Вольтер по этому поводу писал: «Нужно признаться, что мы обязаны Испании первой трогательной трагедией и первой комедией характеров, которые прославили Францию. Не будем краснеть от того, что запоздали во всех жанрах. Хорошо уже то, что в годы, когда знали лишь романтические приключения и плоские остроты, Корнель ввел в театр мораль. Это только перевод; но, может быть, этому переводу мы обязаны рождением Мольера. Нельзя себе представить, что Мольер, увидев эту пьесу, не обнаружил сразу же громадного превосходства этого жанра над всеми другими и не отдался ему всецело… Итак, Корнель счастливым подражанием совершил переворот в сцене трагической и комической».

В заключение следует добавить: Франция знала двух Корнелей — уже известного нам Пьера и его брата Тома. Последний (он был моложе старшего на 19 лет), хоть и написал много пьес, ни в какое сравнение по силе таланта со своим братом не идет. Это не мешало братьям быть в большой дружбе. Они жили в одном доме, были женаты на двух сестрах, имели одинаковое число детей и дружно работали. По рассказам, когда Пьеру недоставало рифмы, он поднимался по лестнице, спрашивал брата, и тот немедленно находил ее. Тома пережил Пьера на 25 лет. Он переложил комедию Мольера «Дон Жуан» на стихи, изъяв из нее наиболее острые места.

Расин (1639―1699)

В 1677 г. была поставлена «Андромаха». Нечто новое открылось французскому театру. Это была иная трагедия, отличная от тех, какие создавал Корнель. Французский зритель видел до сих пор на театральных подмостках героев волевых и сильных, способных подчинять свои чувства воле и рассудку, — теперь он увидел людей в тенетах страстей, не умеющих подавлять их, — побеждать в себе самих себя. Появился новый яркий поэтический талант, которому суждено было затмить гений Корнеля. Это был Жан Расин.


Еще от автора Сергей Дмитриевич Артамонов
Франсуа Рабле и его роман

Вступительная статья к роману Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.