История войны и владычества русских на Кавказе. Новые главнокомандующие на Кавказе после смерти князя Цицианова. Приготовления Персии и Турции к открытым военным действиям. Том 5 - [162]

В таком положении были дела, когда 21 февраля маркиз Паулуччи прибыл в Тифлис и узнал, что отряд, бывший в Караагаче, и гарнизон в Телаве находятся в крайней опасности, что они отрезаны и окружены со всех сторон вооруженными толпами, и более пятнадцати дней в Тифлисе не было о них никакого известия. Главнокомандующий тотчас же приказал батальону Тифлисского полка выступить из столицы Грузии в селении Хашми и присоединиться к полковнику Тихоновскому; генерал-майору Портнягину приказано с остатками нарвских драгун перейти в селении Цинцкаро и наблюдать, чтобы хищники не делали разбоев.

«К удивлению найдя, – писал ему маркиз Паулуччи, – что вы, оставив порученный вам Кахетинский округ, прибыли в Тифлис с полком и приняли команду над войсками в Тифлисе и Анануре, где был другой начальник, требую ответа, почему, не истребовав сикурса, когда увидели бунт в Кахетии, не обратились туда со всей поспешностью»[613].

Недовольный таким запросом, генерал Портнягин подал рапорт о болезни и затем не принимал участия в усмирении восстания.

Между тем 23 февраля маркиз Паулуччи, имея в конвое 140 казаков и 40 драгун, выехал из Тифлиса в Хашми с тем, чтобы принять личное начальство над отрядом, там собравшимся.

Здесь он узнал, что инсургенты отправили посланного к Шериф-паше Ахалцихскому с просьбой о помощи. Приняв его ласково, паша думал воспользоваться затруднительностью нашего положения и возвратить в свое владение Ахалкалаки, так недавно, после блестящей победы Котляревского, занятого нашими войсками. Если бы Шерифу удалось овладеть этой крепостью, прикрывавшей всю Кахетию, то, за отозванием войск в Кахетию для усмирения восстания, путь в Борчалинскую провинцию и даже в Тифлис был бы совершенно открыт и беспрепятствен.

Сознавая, что успех может принести огромные выгоды, Шериф собрал до 5 тысяч человек, подошел к Ахалкалакам и 21 февраля штурмовал укрепления. После четырех с половиной часового боя, паша принужден был разочароваться в своих ожиданиях и сознать невозможность овладеть крепостью. Геройское сопротивление гарнизона заставило его отступить к укрепленному местечку Хертвиси. Оправившись и устроив свои войска, Шериф намерен был вторично штурмовать Ахалкалаки, но, узнав о прибытии в Грузию главнокомандующего и почти повсеместном усмирении восстания, он отказался от своего намерения и ушел внутрь своего пашалыка[614].

Маркиз Паулуччи принял действительно весьма решительные меры к подавлению восстания.

Для предварительного увещания возмутившихся он отправил к инсургентам нескольких доверенных лиц, из дворян и духовенства, с прокламацией, в которой обещал им испросить прощение, если они с полным раскаянием и покорностью возвратятся в свои дома.

«Что вы делаете? – спрашивал главнокомандующий кахетинцев. – Какое ослепление обуяло умы ваши и какая цель ваша? Неужели в несчастном исступлении своем забыли вы силу и могущество неодолимых войск российских, забыли веру христианскую и не видите, что рука Божия, неизбежно карающая клятвопреступных изменников, готова вас поразить!

Вспомните, что вы дерзнули поднять оружие против войск его императорского величества, кои суть братья ваши по вере, защищающие жилища ваши, семейства и имущество от внешних неприятелей, издавна жаждущих вашей погибели, и что вы, в заблуждении своем нарушив присягу, данную вами в вечной верности его императорскому величеству перед лицом самого Бога, вооружились против защитников ваших, против самого вашего отечества и против религии. И так, с сердечным соболезнованием, видя бездну, в которую вы сами стремитесь, вовлекая невинные ваши семейства, я счел обязанностью, прежде нежели приступлю к мерам, кои мне предписывает долг и звание мое, объявить вам следующее.

Кахетинский народ! Теперь предлежит вам два пути – один к спасению, а другой к неминуемой гибели. Собрав сильные войска, я иду сам в Кахетию для водворения среди вас покоя. Меч мой готов истребить непокорных мятежников, и вместе с тем рука простерта принять с милосердием раскаивающихся, подобно как отец приемлет заблудшего сына. Почему избирайте немедленно дорогу, которую укажет вам собственное ваше благоразумие. Я же уверяю вас честью моей, что не накажу тех, кои, положив оружие, с раскаянием будут просить прощения и, с семействами своими, возвратясь в свои жилища, примут вновь присягу на верность его императорскому величеству. Но если встречу кого с оружием в руках и противящимся законной власти, то тех предам достойной их казни, без всякого помилования»[615].

Присланные с этой прокламацией явились к мятежникам, но переговоры их были безуспешны.

– Мы, – говорил посланным армянин Коцо Оханов, предводительствовавший толпой, – мы знаем, что нас мало в сравнении с русскими, не надеемся их победить, но желаем, чтобы они нас истребили. Мы искали покровительства русского царя, и Бог дал нам его, но несправедливости и жестокости его слуг привели нас в отчаяние. Мы долго терпели. Ныне же, когда Господь послал нам этот ужасный голод, когда мы сами едим коренья и травы, от нас насильственно требуют хлеба и фуража. Нас выгнали из собственных домов; рылись в сундуках и ямах наших, открывали наши запасы, вина и, напившись допьяна, оскверняли остальное, бросая туда нечистоты. Наконец, в глазах наших стали обижать жен и дочерей.