История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3 - [48]

«Грузия приходит в крайнее разорение, – доносил Бурнашев[238], – купечество (торговля) вовсе пресеклось в рассуждении опасности по дорогам, хлебопашество помешано по причине сборов на службу поселян и оставленных ими вовсе деревень. Его высочество войск в собрании содержать не может по неимению денег, ибо доходы его почти вовсе уничтожились от собственных же войск, а особливо горских: где они ни стоят или идут походом, по своевольству их оставляют везде следы совершенного опустошения. Грузины вовсе опустились, одни только наши батальоны[239] должны делать фас на все стороны, но и тем продовольствие трудно».

«Если через короткое время не подадите мне помощи, – писал Ираклий П.С. Потемкину[240], – то отечество мое разорится до основания, да и останусь я в посмеянии моих неприятелей. Чрез нынешние обстоятельства многие примут магометанский закон, чтоб избежать от смерти и погибели, некоторые же предадутся лезгинам, а остальные разбегутся по разным местам. Если же я уцелею со своею фамилией от неприятелей, то все-таки останусь один без людей и без призрения».

В столь затруднительных обстоятельствах Ираклий решился отправить письмо Омар-хану. Царь писал, что в течение 33 лет он сохранял дружбу и доброе согласие с его отцом, что нередко оказывал благодеяния не только отцу, но и самому Омар-хану, и просил прекратить вторжение лезгин в Грузию и возвратить захваченных ими пленных. Омар, признавая справедливость слов Ираклия, отвечал ему, что, имея желание оказывать сыновнее послушание, беспрестанно просил признать его сыном, прислать ему подарки, но был обижен тем, что царь считал его не сыном, а дагестанским белади[241]. Аварский хан говорил, что готов сохранять дружбу и согласие, если Ираклий изменит относительно его свое поведение. «Мы живем в Дагестане, – писал он Ираклию, – сила земли сей вам довольно известна, и мы вступили с войсками в Грузию сражаться, получать добычу, а не умножать нашу славу. Если угодно вам судить по справедливости, то должно признаться, что вы сами подали причины к случившимся в Грузии происшествиям. Но нам неприлично требовать отчета от столь великого человека в его деяниях. Взятые пленные разделены уже войском по дагестанскому обыкновению, и теперь нет возможности собрать оных. Впрочем, донесут вам словесно обо всем Мирза-Мегмет и Алискант».

Уполномоченные явились в Тифлис в конце декабря с предложением Ираклию помириться с Омар-ханом Аварским, но с тем, чтобы грузинский царь обязался платить Омару ежегодно по 10 000 рублей и выдал единовременно 10 000 рублей для удовлетворения дагестанских старейшин, бывших в войсках аварского хана. Ираклий отвечал, что готов дать 10 000 рублей дагестанским старейшинам, а самому Омар-хану будет давать ежегодно по 4000 рублей, и, если хан на это согласен, пусть пришлет для заключения окончательного договора своих лучших и довереннейших чиновников.

Чтобы со своей стороны оказать содействие скорейшему примирению царя Грузии с аварским правителем, генерал-поручик Потемкин отправил Омар-хану в подарок 1000 червонных и богатую табакерку с обещанием, что, если он оставит в покое Грузию и будет верным России, он исходатайствует хану монаршее благоволение[242]. Как человек весьма жадный, Омар готов был поклясться чем угодно в своей верности, лишь бы получить подарки и присланные деньги. «Вы изволили писать, – отвечал Омар-хан генералу Потемкину[243], – о вступлении войск наших во владения царя, отца нашего, и что царство грузинское присоединено теперь к Российской империи. Мы как прежде с его высочеством царем, отцом нашим, были в союзе, так и теперь будем и его земель беспокоить не станем. Искать причин случившимся теперь происшествиям бесполезно, однако же то справедливо, что не мы, а сам царь, отец наш, подал к сему причины, коих изъяснить откровенно в сем письме нам невозможно».

Человек нетвердый в данном слове, изменчивый по характеру, Омар-хан не внушал к себе никакого доверия, ибо были примеры, что, ведя переговоры о мире и согласии, он вторгался в союзную страну, грабил и разорял селения. Пребывание такого человека с многочисленным войском в Ахалцихе, по соседству с Грузией, не могло не беспокоить Ираклия, хорошо знавшего, что для Омар-хана нет в жизни ничего святого. Несмотря на переговоры о мире, царь должен был ежеминутно ожидать вторжения лезгин и потому обязан был принимать все меры к обороне. К прискорбию своему Ираклий понимал, что его подданные не в состоянии защитить себя от посторонних вторжений, что большая часть населения, дававшего лучших военных, покинула Грузию: казахи и шамхорцы переселились в Шушу, а шамшадыльцы – в Ганжу, жители Памбак, как мы видели, ушли в Эриванское ханство, и некоторые из них достигли Карса, многие армяне и грузины оставили отечество и удалились в Кизляр и Моздок. По признанию самого Ираклия, Грузия была так разорена и находилась в таком бедствии, в каком не была со времени разорения шаха Аббаса. После разорения ахтальских рудников царь лишился 100 000 рублей дохода, остался совершенно без денег и не имел никаких средств на содержание войск, которые необходимо было бы собрать ввиду могущего явиться неприятеля. Горесть царя усиливалась постоянными попреками царицы Дарьи, твердившей, что причиной всех бедствий Грузии был переход под покровительство России. Мнение царицы разделяли и многие князья, полагавшие сначала, что с подписанием трактата они будут без всяких заслуг осыпаны милостями императрицы. Ираклий один нес на себе всю тяжесть подавляющих обстоятельств и умолял князя Потемкина подать ему руку помощи.