История воссоединения Руси. Том 3 - [72]

Михайло Хмельницкий понравился Регине своими хозяйственными, а её мужу — своими воинскими способностями. Когда состоялся брачный союз между старшей дочерью коронного гетмана и богатым землевладельцем Даниловичем, он составил часть почта, с которым новобрачная перешла в дом своего супруга. При дворе своего нового патрона, в замке Олеске, Михайло Хмельницкий играл видную роль, тем более, что был он человек, как говорилось тогда, письменный, умел вести экономические дела высшим порядком. Вскоре он получил ещё более почётное назначение. Вся Корсунщина и Чигиринщина на Украине принадлежали к поместным владениям коронного крайчего Даниловича, носившего титул Корсунского старосты. Это значило, что он был в тех пустынных местах вицекоролём и, в интересах Речи Посполитой, мог распоряжатся так же самостоятельно, как и в своих вотчинах. Чигиринщина, отделённая от Корсунщины звенигородскими землями, составляла отдельную территорию в границах древних мещанских и новых старостинских займищ, которые документально были определяемы лишь на случай претензии другого поместного владельца. Документальное своё займище среди займищ, определившихся силой вещей, Данилович поручил ведать экономически Михайлу Хмельницкому, под названием своего писаря или администратора старостинских доходов. Это был и важный и ничтожный пост, смотря по человеку. Хмельницкий умел придать ему относительную важность. Вместе с тем он подумал и о собственном потомстве, по примеру высшего класса общества.

Не ограничиваясь домом в самом Чигирине, Михайло Хмельницкий, с позволения своего патрона, завёл собственное земледельческое хозяйство на левом берегу речки Тясмина, в лесистом урочище Суботове, верстах в осьми от Чигирина. Позиция была опасная. Ещё недавно за Тясмином кочевали татары; теперь они держались левого берега Днепра, но могли нагрянуть на тясминскую осаду во всякое время дня и ночи. Полученное от пана старосты, как говорит предание, словесное дозволение занять займище значило бы много впоследствии; но вскоре после солоницкого побоища оно имело вид взаимного одолжения. Татары ободрились тогда бессилием казаков, и пограничная шляхта должна была усилить свою колонизационную деятельность. На место побитых под Дубнями бунтовщиков, подстрекаемых запорожцами, стали паны подкреплять пограничное казачество своими вассалами, и хозяйственная предприимчивость таких людей, как Михайло Хмельницкий, совпадала с их целями.

В истории пограничных панов казацкое вассальство не было дело новое. Князь Димитрий Вишневецкий окружён был вассалами казаками. Князь Богдан Рожинский имел тот же характер казацкого барона. Князья Острожские держали при себе казаков постоянно. Все украинские старосты, собственно говоря были казацкие предводители или повторение древних дружинных вождей. Но каждый из них тянулся к политическому, а впоследствии и к религиозному польскому центру, между тем, как существовало другое тяготение в той самой среде, к кототорой они принадлежали по профессии. Вследствие этого тяготения, произошёл разлад между казаками-вассалами и казаками-баронами. Оторвавшиеся от панской политической системы добычники привлекали к себе остающихся в правительственной власти, то есть таких, которые сидели семьями на панских и старостинских землях, обороняя разом и собственное хозяйство, и хозяйство своего барона. Мы видели на Наливайке, что между казаками-вассалами и казаками-своевольниками существовала столь же могущественная сила взаимного притяжения, как и между баронами пограничных и баронами внутренних областей Речи Посполитой. Удар, направленный Яном Замойским и нанесённый казачеству Жовковским, ослабил эту силу; но то было только кровопускание. Законы жизни и взаимной борьбы двух социальных организмов, Польши и Руси, продолжали действовать по-прежнему и вели Польшу к тому, что паны, поборовшие одного Наливайка, вырабатывали в собственной среде своей другого. «Так, видно, самому Господу Богу угодно (писал о казаках к своему зятю князь Василий), чтобы что дальше, то всё было хуже, как и та баба с востока говорила проклиная». [146] Эти неясные слова были как бы предсказанием грядущих бедствий, рождавшихся не только от пороков, но и от добродетелей польскорусского общества. Предоставление вассалам-казакам права на заселение пустынных урочищ не привлекло их к интересам панов настолько, чтоб они совсем отчуждались вольных бездомовников. Бароны утступали вассалам то, чего не могли сами держать в руках, а вассалы, видя, что сила беззаконного Запорожья влияет на их судьбу больше, нежели сила панских законов, волей и неволей становились в нейтральное положение между польским государством и его русскими противниками, подобно киевским мещанам во время утопления запоржцами королевского посла Глыбоцкого. Так поступали даже независимые землевладельцы, даже королевские старосты со времён Стефана Батория [147] почти вплоть до самой Хмельнитчины; в таком нейтральном положении держались и украинские мещане. Но, имея в виду свои фамильные интересы, пограничные бароны Речи Посполитой, подобно Яну Даниловичу, веровали, что колонизация пустынь посредством шляхетных слуг, дворян по имени и казаков по профессии, приведёт к окончательному устройству новой Польши на русской территории.