История воссоединения Руси. Том 3 - [10]

Такими-то путями политика объединения Руси с Польшей, сперва в духе шляхетского полноправства, а потом в духе римского католичества, приводила к социальному и религиозному единению на Руси, как лучших между людьми божественного слова и людьми кровавого меча, так и худших между ними. Из под многолетней ржавчины, произведённой чужеземными влияниями, в огне сильно возбуждённых страстей, выковывалась народность первобытная. Незримо для польских политиков и бессознательно для самих русичей южнорусский элемент всё более и более отособляется от польского, для воссоединения с элементом севернорусским, под охраной церкви.

Воссоединению Руси помогал, наперекор самому себе, и праведный в своём роде Кунцевич. Он, сын новоград-волынского чеботаря, по важности своего поста и по противоположности достигнутых им результатов с его намерениями, стоит весьма близко к высокоурождённым Острожским, Замойским, Жовковским, Конецпольским, Потоцким, которые воображали, что созидают из развалин Руси новую Польшу, а в самом деле вырабатывали в ней людей, предназначенных для расширения России. Кунцевич, добиваясь единства веры в Польше с энергией, в которой не превзошёл его никто из ренегатов православия, едва ли не больше всех их подвинул юго-западную Русь к слиянию с северо-восточной.

Полотский архиепископ прибегал к самым радикальным мерам в тех случаях, когда красноречие его оказывалось недействительным. Где унии не принимали, там церкви и монастыри стояли пустками; попов и монашествующую братию изгоняли с позором, невзирая ни на лета, ни на убожество; а когда народ, лишённый предковских святилищ, устраивал шалаши для ненавистного папистам богослужения (нередко плетневые), — архиепископ, вспомоществуемый местной властью и религиозными фанатиками, разрушал народные молельни, как языческие капища. Этого мало: подобно тому как на Западе изгонялись иногда из государств целые корпорации и даже народности ради единства вероисповедания, Кунцевич домогался поголовного изгнания из пределов Речи Посполитой всех схизматиков, то есть бывших его единоверцев. [24]

Народная вражда к нему с каждым годом росла, и давно бы уже мог он сделаться мучеником, к чему готов был во всякое время; но мирян удерживали от пролития крови люди духовные, кто из высших внушений веры, кто из практических соображений, кто, наконец, из недостатка отваги. Под мирянами я разумею здесь одних горожан или мещанство: о сельских мужиках в подобном деле не для чего и упоминать. Что касается до белорусских панов, остававшихся ещё в православии, то лучшие из них воображали, что от них требуются одни манифестации, не имевшие последствий даже и во времена «князя Василия», а худшие старались извлечь из православия ближайшие свои выгоды. Некоторые подчинялись внушениям добродетельных попрошаек и давали им средства преграждать путь унии основанием новых монастырей на своей привилегированной земле, но все вели себя так вяло, что сам Исаия Копинский, пользовавшийся успешнее других подобными фундациями, должен был как мы видели, сказать: «князей и боляр благочестивых не имамы». Хуже всех пописались во времена Кунцевича участники в манифестациях давно уже почившего князя Острожского, паны Корсаки и паны Щиты. Когда обнародована была, при его жизни, церковная уния, они, по старой памяти, объявили себя главными ктиторами полотского Борисоглебского монастыря и, как потомки его фундаторов, захватили оный со всеми приписанными к нему имениями. Два предшественника Кунцевича на полотской архиепископии не могли ничего с ними сделать, неважно, что имели в руках королевские привилегии на владение этим монастырём. Получив привилегию от короля в свою очередь, Кунцевич собрал вооружённую толпу униатов и католиков, подкрепил её отрядом замковой стражи и осадил ревнителей православия в захваченном ими монастыре. Но те поставили на стенах пушки и решились, по-видимому, защищаться. Их поддерживали мелкие шляхтичи, охотники до шумной, не весьма опасной драки; помогало им также и несколько отчаянных мещан, готовых, в случае чего, к эмиграции; а сельские мужики, каковы бы ни были их симпатии, должны были в этом случае творить волю панов своих, как со стороны осаждавших, так и со стороны сидевших в осаде. Прошло в такой борьбе недели три, и нам совершенно не известно, ознаменовано ли это время какими-нибудь смертоубийствами, составляющими у нас поэзию истории, или же дело обошлось безопасными манёврами. Знаем только, что противники королевской власти, уступив Кунцевичу монастырь, продолжали удерживать в своём владении приписанные к нему земли. Наконец в 1621 году Кунцевич, судебным порядком, принудил шляхетных рыцарей веры к уплате 30.000 злотых проторей и убытков. Чтоб не платить пени, паны Корсаки и Щиты обязались быть униатами, но вслед за тем перешли в латинство, в котором давно пребывали уже члены их домов, не заинтересованные в православии захватом церковных имуществ.

Характеристика тогдашних русских панов, говоря о них вообще, состояла в старании получить свою долю в общественном дележе властью, которая вела к богатству, и богатством, которое давало власть. Потому-то, в религиозных своих манифестациях, они имели в виду вовсе не то, что защищали, и вовсе не тех, кого отстаивали, а отсюда и самые подвиги их на пользу православия имели характер двоякий. К которой бы стороне русские паны ни присоединились, во всяком случае они себя продавали, и старались продать как можно выгоднее. В свою очередь мещане, сбиваемые с толку их традиционными интригами и предательством, не знали, на которую ступить, и нередко, приняв унию, возвращались в православие, а из православия опять переходили в унию. Так общество, подпав под иноплеменную власть, неизбежно деморализуется, доколе беззаветно не признает в ней охранительного начала благоустройства, или же не восстанет против неё со всей энергией отчуждения.