История воссоединения Руси. Том 2 - [115]

При таких обстоятельствах, понятен ужас полководца, лицом похожего на Мapca, когда он получал известия о наступлении грозной турецкой армии и не получал никаких вестей о движении казаков. Наконец появился в польском лагере Сагайдачный, но без войска: он прибыл под Хотин прямо из Варшавы. Казаки раскиданы были в разных местах: кто готовился к войне, кто сторожил на татарских шляхах орду, а некоторые занимались уже казацким промыслом в Волощине. Конашевич быстро их созвал, и рядом с 30.000 коронного войска, над Днестром у Хотина отаборилось 30.000 казаков, с артиллерией, которая и числом и достоинством далеко превосходила польскую. Но прежде чем примкнуть к полякам, он позвал к суду Бородавку. Это загадочное для нас дело, в чём собственно был виноват Бородавка. Известно только, что его судила войсковая рада и присудила к отсечению головы. Польские историки говорят, что Конашевич был грозный предводитель: за всякий войсковой беспорядок, по его мановению летели с плеч буйные головы. Диктатура в военное время принадлежала гетману вполне, и не мудрено, что Сагайдачный достигал успеха в походах тем, что заставлял казацкую орду трепетать своего слова. Но он, величайший из всех гетманов, был больше всех игнорирован. Известны только результаты его деятельности, но какими способами достигал он выполнения своей воли, никто об этом не распространился.

Едва заняли казаки свою позицию, как подступили к Хотину турки. С этого момента начинает польский Фукидид свою повесть об ужасах войны и геройстве воюющих. Мы повторять его не станем. Батальных историков и без того у нас много. Ограничимся общим взглядом на турецкое войско, чтобы понять исход кампании, наделавшей пустого шуму в Европе, при содействии к тому красноречивых польских языков и писаний.

Осман грозил собрать 600.000 воинов и собрал только половину. Империя, которой повелевал молодой султан, изменилась много в течение XVI столетия. Янчар-Поляк описывает войско султана Амурата в конце ХV века, как образец устройства и фуражировки. Он отдаёт ему, по вооружению и дисциплине, первенство перед всеми европейскими войсками: в этом и тайна успехов оттоманского оружия, поразивших балованную Европу ужасом. Турки были страшны порочной Европе, нo нe добродетельной. Если бы пороки XV и ХVІ столетия не приобрели, долговременной практикой, неприкосновенной законности, — азиатская сила отхлынула бы от Европы скоро. Тогдашнее общество вело упорную, хоть и глухую, борьбу с привилегированными злодеями, и, в то же самое время, под их злодейским предводительством — с азиатцами. Торжество оттоманов надобно мерить упадком гражданской нравственности, как в Византии, так и в тех государствах, которым турецкая сила представлялась непобедимой. Насколько турки были сильнее трепетавших перед ними дворов и армий, настолько они были их свежее силами физическими и нравственнее. Другой закон воинского торжества народов над народами не выслежен историей со времён Фемистокла. Турки в начале своего появления перед глазами растленной Европы, были народ здоровый в своих азиатских нравах, верный своему слову, воинственно деятельный. Доколе необходимость требовала от них завоевательной энергии, дотоле жизнь этого народа подобна была горному ручью, быстрому, свежему, живому. Но, местный элемент империи, в которой расположились наконец беспрепятственно последователи энергического пророка со своими гаремами, со своими кофейными домами и галереями, где проводили они всё праздное время, не замедлил произвести на бурную дружину завоевателей снотворное действие. Этот элемент был — готовность побеждённых греков к услугам. Сам Ганнибал, одушевлённый жаждою мщения, а не господства, не устоял против мягких, ласковых нравов и предупредительности жителей Капуи. Воин крепнет от сопротивления и слабеет среди рабской покорности, среди всеобщей угодливости. Всё смелое, всё верное долгу, всё благородно-гордое, чем Византия держалась ещё на старых своих основаниях, пало под фанатическим напором пришельцев; представители народных доблестей погибли в неравной борьбе без остатка; напротив представители нравственного разврата, порождённого деспотизмом, в византийском обществе, остались целы в завоёванном крае. Они сделались печальным достоянием завоевателей, и начали мало-помалу разлагать силу, созданную трезвой умеренностью среди роскоши, воспитанную религиозной готовностью оставить земные утехи для бесконечных наслаждений райских. Среди роскошнейшей местности, какую только могли выбрать обладатели древнего мира, окружённые, дарами и добычей со всех земель, прикасавшихся к новой империи, турки сделались равнодушны к награде, уготованной Азраилом каждому правоверному за великодушную разлуку с гаремом и его одалисками. Ремесло воина перестало быть предметом соискания; оно сделалось долгом и долгом тягостным. Масса богатых людей разрослась постепенно в целое общество. Масса искателей богатства превратилась в толпу угодников этого общества. И начали усевшиеся спокойно на дорогих коврах богачи повелевать людьми, привычными сидеть на седле. Этим способом образовалось войско, задариваемое, поощряемое и часто подкупаемое. Нагромождённые в частных руках богатства, путём подарков, наград и подкупов, делались достоянием боевого народа и выделяли из него людей обеспеченных. Страсть к обогащению охватила всё воинственное общество и заменила в нём прежнюю страсть к господству. Торговые обороты в недавнем центре всемирной торговли награждали каждого за искусную спекуляцию вернее, чем военные случайности — за мужество и храбрость. Этим-то манером в турецкой грозной империи пришли дела к тому, что янычары позволяли казакам грабить владения падишаха почти у них перед глазами, и, вместо того, чтобы их преследовать, занимались продажей столичных товаров. Государственный организм давал пищу чужеядным тварям, каковы были разбойничавшие внутри государства райзы; он уже не в силах был разростаться на счёт соседей. Дряхлость его состава сказывалась в обмане, которого жертвой был постоянно верховный повелитель. Полководцы играли перед ним роль непобедимых и не пускали его самого в поход, чтоб он не удостоверился в противном.