История унтера Иванова - [3]

Барон встал, поклонился и направился к двери. А генерал смотрел ему вслед, с удовольствием отмечая, как в четверть часа изменилась вся повадка этого столь неприятного ему человека. Голова заметно втянулась в плечи, пропала четкая уверенность шага — он ступал на носки и много поспешней прежнего.

— Поджал хвост, пугало немецкое! — вполголоса выговорил, оставшись один, Арсеньев и взялся за настольный колокольчик.

В то время как адъютант читал собравшимся у командира полка лицам запрос начальника Главного штаба и затем генерал делал строгое внушение лекарю, барон Вейсман, пересекши полковой двор, взбирался по крутой лестнице главного здания казарм, в третьем этаже которого помещались офицерские квартиры. Он не пошел на пешее учение эскадрона, где с трепетом ждали его появления кирасиры и куда, уходя по вызову генерала, обещал вернуться. Тогда он был уверен, что услышит что-нибудь лестное, вроде недавнего отзыва великого князя Николая о дворцовом карауле от его эскадрона. Но теперь все вдруг повернулось иначе.

«Раз так, то и черт с этими их солдатами!» — злобно думал барон.

До сегодняшнего дня этот прибалтийский немец, зачисленный в полк в начале 1813 года, необычайно быстро продвигался по службе именно благодаря мастерству во всех тонкостях строя, для постижения коих и вколачивания их солдатам он так подходил узостью ума, исполнительностью и жестокостью. Служебный путь барона Вейсмана был исключительно мирный. К действующему полку он прибыл с запасным эскадроном весной 1814 года, перед возвращением из Франции в Петербург. Потом начались непрерывные успехи на смотрах и разводах. За пять лет барон продвинулся от корнета до ротмистра с отличием командующего эскадроном. Этот путь был пройден помимо воли генерала Арсеньева, по прямым указаниям высших начальников, неизменно отличавших и поощрявших превосходного, по их мнению, офицера.

И вдруг нынче барон почувствовал, что земля уходит из-под ног. Все, что казалось незыблемым, грозило рухнуть. Выйдя от генерала, он почувствовал полное смятение мыслей. Его облило холодным потом и мутило, чего не случалось, кажется, с юнкерских времен.

Барон был небогат и холост. Некоторые однополчане-немцы знали, что в Лифляндии его ожидает невеста, но он откладывает женитьбу до назначения командиром армейского полка, которое обеспечит двадцать тысяч рублей годового дохода и почетное положение в провинциальном обществе. А пока он нигде не бывал, занимался исключительно службой и приобретал по обдуманному списку хорошие, солидные вещи — столовое белье и серебро, дорожную коляску и другое, что будет нужно в будущем.

Приказав денщику снять с себя все форменное и облекшись в халат, что делал обычно только после вечерней зори, Вейсман выпил бокал декохта, лег на диван и укрылся одеялом. Часа через три он настолько пришел в себя, что пообедал, выпил чаю с ромом и приказал позвать из эскадрона вахмистра Жученкова.

За это время в полку стало известно о бумаге, полученной генералом, и ее последствиях. Младшие офицеры и чиновники узнавали новость от адъютанта, вахмистры и унтера — от писарей, слышавших все сквозь дверь командирского кабинета, а затем из ответа, данного в канцелярию для беловой переписки. Теперь все толковали об утренней «бане», полученной Вейсманом, и о том, откажут ли ему от командования эскадроном.

Но, конечно, больше всех тревожились подчиненные барона. Возвратясь в эскадронное помещение и пообедав, кирасиры, которым полагался час отдыха, употребляемый обычно на чистку амуниций, собирались кучками у нар или около бочки с водой за входной дверью, где позволялось курить, и вполголоса обсуждали дошедшие до них слухи. Не верилось, чтобы такое могло случиться, однако барон не пришел на учение и, как сказывал прибегавший за вахмистром денщик, залег дома явно «не в себе».

Поэтому, направляясь к командиру, вахмистр Жученков приготовился ко всему неожиданному и не растерялся, когда возлежавший на диване барон сказал с небывалой кротостью:

— Я заболел, вахмистр, так что нынче уже не приду в эскадрон. Ознобляет меня, и кашляю сильнейше.

— Видать, на манеже простыли, ваше высокоблагородие? — предположил Жученков.

— Все ли там благополучно? — осведомился Вейсман.

— Так что учение господин штаб-ротмистр Пилар до конца произвели и к вечерней уборке прийти обещались. Расчет полкового караула от нашего эскадрона на завтра они проверили, и в канцелярию я отнес.

— Ну, а люди как? Здоровы ли? — продолжал спрашивать барон.

— Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие. Только, как изволите знать, Алевчук спать соседям вовсе не дает, перхает сильно. Не прикажете ли в лазарет послать? Да, осмелюсь доложить, по мне, опять же Иванов вовсе ненадежный.

— Алевчука неделю на учение не посылай, — распорядился барон. — Пусть три дня в эскадроне вылеживает, а потом дневалит тут же. — И, помолчав, осведомился: — Что же, Иванов тоже вдруг заболевший?

— По видимости, будто что здоров, ваше высокоблагородие, но только, как я на той неделе уж докладал, сильно тоска на него находит. Третьего дня ввечеру дежурный по конюшне от него петлю отобрал, котору из запасного трока сделал, а ноне утром на сеновале квартирмейстер Семенов его застал. Стоит, сказывал, в углу самом темном да на стропила смотрит, а в руке ремешок сыромятный. «Ты, — квартирмейстер ему, — чего тут?» А он молчком ремень за пазуху — да вниз…