История Украины - [12]

Приведенные параллели летописному упоминанию «матери гра-домъ русьскимъ» позволяют думать, что Киев здесь называется столицей не только Руси, но и всего православного, богоспасаемого мира.

Косвенно эту мысль прекрасно подтвердил А. В. Назаренко. Он обратил внимание на то, что «обретение» новым государством «столицы», каковой, вне всякого сомнения, представляется Киев уже в XI в., является редким исключением в средневековой европейской истории. При этом исследователь подчеркнул, что все «столичные» эпитеты Киева, встречающиеся в источниках, ясно указывают на «воспроизведение константинопольской модели».

Однако утверждение, что Киев в глазах создателей первых древнерусских летописных сводов мог претендовать на роль «третьего Рима» и — главное — «Нового Иерусалима», у многих вызывает сомнения. Традиционно считается, будто мысль о «переносе» центра христианского мира на Русь могла возникнуть лишь после падения Константинополя в 1453 году. Поэтому представления о Третьем Риме и Новом Иерусалиме связываются только с Москвой. Иногда упоминают ее «идейных предшественников»: Тырново и Тверь, — но не Киев.

Тем не менее, уже рассмотренные нами тексты «Повести временных лет» подтверждают мысль о значительно более раннем бытовании на Руси представления о присутствии именно здесь Нового Иерусалима. Дальнейший анализ исторических преданий, включенных в состав «Повести», показывает, что эта идея была одной из базовых при написании летописных текстов. В частности, это касается последующих преданий об Олеге.

Вещий Олег

Как уже отмечалось, придание Олегу не свойственного ему изначально княжеского статуса (по мнению А. А. Шахматова, еще в «Начальном своде» тот фигурировал лишь как воевода Игоря), было связано с тем, что создателю «Повести временных лет» удалось найти и вставить в свою летопись договоры Руси с греками, в которых Олег фигурировал как «первое лицо».

После захвата Киева Олег, согласно «Повести», подчинил, помимо полян, древлян, северян и радимичей, «а съ уличи и теверцп имяше рать».

6415-м (907) годом летописец датирует поход Олега на Констан-тинополь-Царьград. Сама дата похода, видимо, была заимствована из текста первого договора с греками. В этом году, объединив «множество варяг, и словен, и чюдь… и кривичи, и мерю, и деревляны. и радимичи, и поляны, и северо. и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци», Олег подошел к столице Византии. Здесь он «много убийства сотвори… греком, и разбиша многы полаты, и пожгоша церкви», а взятых в плен «овех посекаху, другиа же мучаху, иныя растреляху, а другыя в море вметаху».

Результатом этого набега и стало якобы заключение договора. Это событие, однако, сопровождалось довольно странными обстоятельствами: «И повеле Олег воем своим колеса изделати и воставляти на колеса корабля, и бывппо покосну ветру, въспя парусы съ поля, и идяше къ граду. И видевше греци, и убояшася, и реша. выславше ко Олгови: “Не погубляй града, имемся по дань, якоже хощеши”. И устави Олег воя. И вынесоша ему брашно и вино, и не приа его: бе бо устроено со отравою. И убояшася греци. и реша: “Несть се Олег, но святый Дмитреи. послан на ны от Бога”. И заповеда Олег даяти на 2000 корабль по 12 гривен на человек, а в корабли 40 мужь. И яшася греци по се. и поча-ша греци мира просити, дабы не воевал Грецкые земли. Олег же. мало отступи от града, нача мир творити со царьма грецкима, со Леоном и Александром…».

После заключения договора, как пишет автор «Повести», «рече Олег: "Исшиите парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя”. И бысть тако. И повеси щит свои въ вратех, показуа победу, и поиде от Царяграда. И воспяша парусы паволочиты. а словене кропиньны, и раз-драфих] ветр; и реша словени: “Имемся своим толстинам, не даны суть словеном пре кропинныя”».

Итак, после заключения мира с греками князь якобы приказал сшить «парусы паволочиты» и «кропиньныя», т. е. паруса из ценных шелковых тканей. Мнение А. С. Львова о том, что под «кропиньны-ми» имеются в виду паруса, сшитые из крапивной (сделанных из волокон крапивы) ткани, не получила поддержки у специалистов. А. С. Львов исходил не столько из собственно филологических оснований (как это. скажем, делал А. А. Шахматов, не принявший точку зрения И. И. Срезневского о том, что форма кропииные возникла из коприиные. ‘шелковые’), сколько из буквального понимания текста и собственного здравого смысла: «Едва ли ветер так легко может разодрать шелковую ткань. В самом деле, здесь речь, должно быть, идет о ткани из волокон крапивы — наименее устойчивой, которую ветер легко мог разодрать». При этом, правда, ему приходилось делать одно небольшое допущение: «Обычай ткать из крапивной пряжи холст лгог существовать и в древней Руси». Тем не менее, такое решение не снимало формально-логиче-ского противоречия: «Правда, немного странно то. что после того, как ветер разодрал пря кропиныя, словене взялись за тълстпны, т. е. за парус из простого и грубого холста. Чем лучше холст из крапивы холста из конопли или льна?»

Смысл этого рассказа неясен. Попытки истолковать его как насмешку киевлянина над новгородцами, или как проявление недовольства новгородцев, «подчеркнувших свое невидное положение в войске Олега, простоту и суровость своего походного быта» (Д.С. Лихачев), вряд ли можно принять. Ведь из текста летописи следует, что если руси Олег приказал сшить паруса «паволочптые» (т. е. из ткани, вышитой шелком), то «словеном — кропиньныя», из коприны — шелка. Разница (если она вообще есть) здесь почти неощутимая. Да и разделение руси и словен здесь не носит, скорее всего, принципиального характера.