История Тайной канцелярии Петровского времени - [68]

27 августа 1729 года Маркел через караульного потребовал к себе секретаря, и «по приказу» Маслова «ходил к нему секретарь Иван Богданов»; Маркел заявил, что весь его оговор ложный, что все «сказал он напрасно». Тогда Верховный тайный совет решил для выяснения подлинности речей «пытать его еще дважды». 3 сентября Маркел был «привожен в застенок» и пытан: «…на виске и с пытки говорил те же речи, что то все затеял… напрасно и приносит в том повинную… При том розыске присутствовали господа тайной да статской советники Степанов да Маслов». «…Октября 10 дня вышеозначенной рострига Михайло в собрании господ министров спрашивай» был, подлинно ль он все затеял «напрасно» и кто его научил, «на что ответствовал, что подлинно затеял с безумства, а никто его не научал»; посему было «рассуждено пытать его еще»; «…декабря 3 дня означенный рострига Михайло привожен в застенок», там пытан («и было ему пять ударов»), и опять он подтвердил ложность своего оговора; «при том розыске присутствовали господа советники тайный Степанов, да статский Мас-лов». Вслед за этим, 12 января 1730 года, следует указ Совета о наказании бывшего монаха: «…бить кнутом нещадно и, вырезав язык, послать в ссылку в Сибирь на вечную работу». Для полноты характеристики процесса можно еще добавить, что в практику Верховного тайного совета входила непосредственная посылка в провинцию — для доставки к следствию нужных лиц — сержантов гвардии, которые отчитывались непосредственно перед ним о ходе исполнения возложенного на них поручения.

Нельзя не заметить, что, очевидно, существовало правило выносить приговор «согласным мнением» министров, что выражалось и в том, что один министр никогда этого не делал, а всегда происходил обмен мнениями; был обмен этот действительным или только одной лишь формальностью — сказать мы не можем; однако уже существование такого, хотя бы и, по существу, формального, обычая характеризует известное стремление к коллегиальности. Когда после расспроса колодника «перед собранием Верховного Тайного Совета» ему присуждалось наказание, то тут же постановлялось, например, «то рассуждение объявить прежде действ, тайн. сов. барону Андрею Ивановичу Остерману, князю Алексею Григорьевичу Долгорукому[121]». Встречается и такая форма записи: «…князь Дмитрий Михайлович Голицын мнение свое приказал протчим господам министрам объявить… помянутого колодника, отрезав ему нос или ухо, послать в Сибирь».

Именно таким образом «дела государственные» вел самолично Верховный тайный совет, высшее учреждение в государстве, роль которого, в то время особенно, была исключительно политическая, как в делах внешних, так и в делах внутренних. Отстранив от себя всякую чисто деловую деятельность, сделавшись учреждением с высшей направляющей политической силой, Совет почему-то вдруг принимает на себя почти целиком всю черновую работу по расследованию преступлений, касающихся первых двух пунктов, — преступлений зачастую крайне мелких, вздорных. Объяснение этому, видимо, можно найти только в том, что такого рода делам в их совокупности Верховный тайный совет придавал значение политическое, почему и считал себя обязанным входить в ближайшее их рассмотрение.

Однако все же известен случай — единственный за последние полтора года существования Верховного тайного совета, — когда Совет после первого допроса, хотя дело оказывалось «против первых двух пунктов», решал не следовать его самому, а поручить это произвести другому учреждению, оставив за собой право учинить приговор. В июле 1729 года Адмиралтейств-коллегия прислала в Совет колодника, сказавшего за собой «слово и дело». После расспроса, сделанного кн. Вас. Долгоруким, Совет постановляет послать колодника «в адмиралтейскую коллегию, велеть оной коллегии… о всем том разыскивать без всякого замедления… и что по розыску явится, о том донести в Верховный Тайный Совет». Такого рода практика, очевидно, была мало распространена.

Таким образом, к концу своего существования Верховный тайный совет, все ближе входя в производство дел «против первых двух пунктов», наконец почти всецело сосредоточил у себя их «следование» и решение. В этом можно видеть окончательное признание политического значения за ними, из чего заранее намечаются и важность, и сила того учреждения, которое в будущем будет заведовать делами такого рода.

II

В то время, когда Верховный тайный совет, как мы только что видели, властно взял в свои руки «дела государственные», однако ж все еще существовала Преображенская канцелярия, а с 1727 года, как мы знаем, часть «дел государственных» Совет поручал Сенату. Таким образом, Преображенская канцелярия и Сенат разделяли с Советом деятельность по делам «против первых двух пунктов» в качестве подчиненных ему инстанций. К деятельности Преображенской канцелярии и Сената в этот период мы теперь и обратимся, чтобы с возможной точностью прийти к последнему моменту нашего исследования — к оказавшемуся неизбежным возрождению петровской Тайной канцелярии в виде Канцелярии тайных розыскных дел 1731 года.

Как мы уже знаем, едва возникнув, Верховный тайный совет подчинил Преображенскую канцелярию своему непосредственному наблюдению. Поначалу доклады Совету делал лично Ромодановский, а с осени 1726 года по всем делам Преображенской канцелярии появляется новый докладчик — человек, до того времени как будто не имевший к Преображенской канцелярии непосредственного отношения. Это был давно уже знакомый нам Андрей Иванович Ушаков.