История Словакии - [5]

В 50-е годы XIX века И.И. Срезневский, который был тогда главным редактором академического журнала «Известия Отделения Русского языка и словесности», опубликовал ряд памятников словацкого народного творчества и популяризировал научные труды словацких ученых — Я. Коллара, П.Й. Шафарика, М. Гатталы и др. Л. Штур, с которым он был весьма дружен, еще ранее писал ему об этом замысле: «Всех нас, словаков, очень порадовало твое намерение издавать наши словацкие повести и рассказы, а также песни и предания жителей Татр. Ты хорошо сделаешь, если напишешь трактат об особенностях словацких говоров, так как ни у кого другого нет столь богатого опыта и такого богатого количества материалов»[4].

Но наибольшую известность Л. Штуру, особенно среди российской общественности, принес его трактат «Славянство и мир будущего». Он вызвал в свое время бурные споры и до сих пор вызывает научные дискуссии. Опубликован он был уже после преждевременной смерти автора (несчастный случай на охоте). Как удалось выяснить словацкому ученому В. Матуле, этот трактат был написан весной 1851 г. и ярко отразил глубокое разочарование Л. Штура (как и многих других представителей интеллигенции ряда славянских стран) неудачами революционного движения 1848—1849 гг. и крушением надежд на обретение автономии, с чем он связывал развитие словацкой культуры и политической жизни своего народа. Штур, который был известен как последовательный демократ и защитник словацкой национальной самобытности, выступил в этом трактате с явно панславистскими мыслями. Он призывал к интеграции славян под эгидой России, к принятию православия в качестве их общей религии и русского языка как общеславянского литературного языка. Трактат предназначался первоначально для загребской «всеславянской» газеты «Sudslawische Zeitung», редакция которой разделяла такие настроения. Но закрытие этой газеты помешало публикации трактата на ее страницах, и дело было отложено в долгий ящик. После смерти Штура в 1856 г. его соратники переслали его рукопись десять лет спустя в Москву, где она и вышла в переводе с немецкого языка как раз накануне Всероссийской этнографической выставки в Москве и Славянского съезда в Москве и Петербурге в мае — июне 1867 г. Это обстоятельство дало повод славянофильским течениям рассматривать трактат как один из программных документов съезда. Несомненно, что часть славянофильских кругов разделяла его взгляды. Однако более широкая общественность встретили его довольно критически.

Интересную оценку дал позднее этому противоречивому и спорному сочинению Л. Штура известный русский ученый А.Н. Пыпин, двоюродный брат известного русского революционера — демократа Н.Г. Чернышевского. Пыпин писал: «В его взгляде на Россию есть идеализация, есть незнание частностей, фактические ошибки; но это не помешало ему сделать и существенно верные замечания о русской внешней и внутренней политике — и указать, что в ней должно быть изменено, чтобы славянство могло довериться русскому союзу. Тем нашим шовинистам, которые в последние годы считали «расхолаживанием» всякое напоминание о наших внутренних нуждах и недостатках, было бы очень полезно вникнуть в приведенные сейчас слова Штура об этих предметах: они увидели бы, что для разумных славян даже с величайшей привязанностью к России, эти предметы составляют пункт величайшей важности, — такой, что без изменения в наших внутренних делах самый союз с Россией, столь крайне необходимый для славян, казался им невозможным»[5]. Взгляды Пыпина на проблемы славянских народов разделялись либеральными и демократическими слоями российского общества.

В конце XIX — начале XX веков начинают развиваться российско — словацкие экономические связи, что сопровождалось эмиграцией словаков в Россию. Это было частью эмиграционной войны словацкого населения в связи с экономическими и общественными условиями в венгерской части Австро-Венгеской монархии. Точное число словаков, проживавших в России, определить трудно, так как согласно переписи 1897 г. они были учтены вместе с чехами, а общая численность их колонии составила 50 385 чел. Они принимали активное участие в деятельности различных славянских обществ и имели также свои собственные организации. Новым явлением стало появление словацких и чешских студентов в российских университетах. Словацкие деятели приняли участие и в неославистском движении, развивавшемся в 1908—1912 гг., в том числе в Софийском съезде этого движения в 1910 г., а также в съездах славянских журналистов[6].

Одним из переломных моментов в истории словацкого народа стала первая мировая война. Она была крайне непопулярна как среди словацкого, так и среди чешского народов, особенно среди активных деятелей национального движения, вставших на путь борьбы с Австро-Венгерской империей и Четверным союзом во главе с Германией. Представители этих славянских народов, насильно одетые в военные мундиры, стали массово сдаваться в плен армиям стран Антанты или просто переходили на их сторону. В одной России их насчитывалось 200—250 тыс. человек, из них примерно 100 тыс. — словаков. В годы войны на политический небосклон взошла звезда Милана Растислава Штефаника. Выдающийся ученый-астроном (работал и жил во Франции) и деятель словацкого национального движения, он в первые же дни войны вступил добровольцем во французскую армию, в авиационные части, и проделал путь от солдата до генерала, получив все высшие французские ордена. В 1915 г. он создал во Франции первую эскадрилью из словацких и чешских добровольцев. Она стала зародышем тех воинских частей и соединений, которые позднее переросли в чехословацкие корпуса, создававшиеся на территории России, Франции и Италии.