История шпионажа - [40]

Юрий Расторов, второй секретарь советской миссии в Японии, подполковник МВД, сказал, что был в Москве в 1951 году, когда туда был доставлен Губичев. Он не являлся сотрудником МВД, а служил капитаном в ГРУ. После возвращения из США его лишили чина и отстранили от разведывательной деятельности. В феврале 1956 года Расторов выступал перед Комиссией сената по внутренней безопасности, и его спросили: «Знаете ли Вы Губичева?» Он ответил: «Да. Я встречался с ним, когда он вернулся из этой страны после провала операции с Коплон. Она была завербована им, но из-за неудачи он был отозван и позже уволен со службы. Сам он был арестован. Одной из причин его отстранения стало то, что ему перестали доверять. Политика СССР такова, что здесь больше не доверяют людям, которые были арестованы контрразведкой другого государства».

Что касается Александра Панюшкина, советского посла в США, пытавшегося препятствовать снятию с Губичева дипломатического иммунитета, то именно ему принадлежала идея сделать Губичева членом Секретариата ООН. Панюшкин был генерал-майором МВД, одним из немногих, кто уцелел в чистках, начавшихся после ареста Л. П. Берии. Он уехал из США в 1952 году, до 1953 года возглавлял советскую миссию в Китае, а в 1953 году занял одну из руководящих должностей в только что созданном КГБ, где работает и сейчас.

Роль Панюшкина в этом деле подтвердил и второй дезертир, капитан МВД Николай Хохлов, сдавшийся в Западном Берлине, куда он был отправлен, чтобы убить одного из русских лидеров антикоммунизма. Хохлов рассказал американской разведке, что однажды он пришел в Управление КГБ на площади Дзержинского и узнал о новом шефе. Ему сказали следующее: «Панюшкин — очень опытный человек, знающий всю нашу работу. Теперь он отвечает за всю разведку. У нас очень мало профессионалов, имеющих опыт работы в области дипломатии».

Дело Коплон и Губичева кончилось тем, что им обоим пришлось подчиниться правосудию своих стран. Губичева скорее всего отправили в исправительные лагеря. Джуди оказалась в выигрыше, потому что юридическая система, признав ее вину, не дала наказать ее по той причине, что были нарушены ее права, хотя она пыталась предать государство, которое ей эти права и обеспечило.

4. Mea culpa [10] Гарри Голда

«Я рос не как воины, выросшие из зубов дракона, посаженных в землю Ясоном. На протяжении семнадцати лет постоянно что-нибудь происходит».

(Из выступления Гарри Голда перед комитетом сената в 1956 году).

История Гарри Голда еще более показательна, чем дело Коплон. Среди людей, чью профессию часто называют «тихой службой», Голд известен как самый разговорчивый человек. Его арест в 1950 году открыл шлюзы после долгих лет секретности. Он рассказывал ФБР, он говорил на суде, подолгу беседовал с репортерами. Он почти с любовью описывал, как передавал советским агентам атомные секреты, похищенные Клаусом Фуксом и Джулиусом Розенбергом. Уже после того, как его отправили в Левисбургскую тюрьму отбывать тридцатилетний срок наказания, его вызывали в сенат, чтобы он рассказал еще что-нибудь. Его разговорчивость, однако, не помогла смягчить наказание — в октябре 1960 года его прошение было отвергнуто Комиссией по делам поручительства.

Сессия сената превратилась в изучение жизни человека, уже объявленного еретиком. Сенаторы хотели, чтобы он объяснил свои поступки языком, знакомым американцам. Они хотели, чтобы он сказал, что не знал, что делает — его околдовали, и он стал предателем. Гарри же упорно настаивал на своей ответственности, на свободе сделанного им выбора, на том, что он отказался от платы за свои услуги, на том, что он ясно осознавал свои поступки и причины, побудившие его сделать это. Сенаторы оказались перед человеком, которым руководила не слабость, а сила характера.

Этот маленький коренастый мужчина, с лицом будто с египетского медальона (длинные, почти женские, ресницы, острый подбородок), сдерживал все попытки понять, почему он был так далек от «американской мечты». Это не было ответом, объяснял он. Сенатор от штата Айдахо Герман Уелкер спросил Гарри: «Когда Вы только начали заниматься шпионажем, у Вас был комплекс неполноценности, не так ли?»

«Я не думаю, что у меня когда-нибудь было что-то похожее на комплекс неполноценности, — ответил Гарри. — Во мне, по-моему, много энергии. Я люблю что-нибудь делать. И у меня такое мышление, что если я что-то начинаю, то должен это закончить. И меня очень трудно остановить».

Сенатор настаивал: «Я понял, что в Вашей жизни было немного счастливых моментов, верно?»

«По-моему, с этим нужно окончательно разобраться. В моей жизни в самом деле было много ерунды, например, говорят, что я занялся этим из-за несчастной любви; да, мне не очень повезло в чувствах, но не это причина, по которой я стал шпионом, как и нельзя назвать причиной чувство неполноценности и желание получить поощрение от других людей. Чтобы опровергнуть это, нужны месяцы, и это сущий вздор».

Гарри не обманывал себя. Он знал, в чем заключалась его проблема. «Моей единственной проблемой было то, что я всегда был уверен, что я прав». Гарри был похож на Фауста, и дьявол понимал его лучше, чем озадаченные сенаторы.