История шифровального дела в России - [32]

. Елизавета Петровна весьма активно участвовала в обсуждении буквально всех докладываемых вопросов и «рассуждала» по ним вполне самостоятельно и обоснованно. Это же относится и к вопросам, связанным с перлюстрацией и чтением дипломатической переписки, которые также обязательно регулярно докладывались императрице.

О том, как была организована и действовала служба перлюстрации, можно судить по сохранившейся обширной переписке А. П. Бестужева–Рюмина с Ф. Ашем, которого он назначил на должность почт–директора в Петербурге и кому непосредственно и поручил осуществление перлюстрации дипломатической корреспонденции.

Дело перлюстрации писем оказалось чрезвычайно сложным, требовавшим терпения, внимания и особых навыков, которые приобретались отнюдь не сразу. Конверты следовало вскрывать аккуратно, по возможности не нарушая их целостности. Дипломатическое письмо обычно помещали в конверт, который прошивали ниткой и опечатывали печатями. Так упакованное послание могло вкладываться еще в один конверт, также прошиваемый и опечатываемый.

Вот письмо Ф. Аша А. П. Бестужеву–Рюмину (одно из многих подобных), в котором он описывает трудности, с которыми встречались перлюстраторы:

«Высокородный государственный граф, высокоповелевающий господин государственный вице–канцлер.

Милостивый государь!

29–го числа прошлого месяца купно с приложенною депешею от г–на барона Мардефельда (министр прусского двора в Санкт–Петербурге. — Т. С.), вчерась пополудни я со всяким респектом получил. И не приминул по силе данного мне милостивейшего приказа оную депешу распечатывать, а в ней нашлось три пакета, а именно первый в придворный почтовый амт в Берлин от г–на барона Мардефельда самого, второй к финанц–советнику Магирусу в Кенигсберг от секретаря Варендорфа, а третий от господина Латдорфа (работника прусской миссии в Санкт–Петербурге. — Т. С.) к его брату в Ангальтбернбург. Последние два письма без трудности распечатать было можно, чего ради и копии с них при сем прилагаются. Тако ж де куверт в придворный почтовый амт в Берлин легко было распечатать, однако ж два в оном письма, то есть к королю и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое удобовымышленное старание прилагалось, однако ж оных для следующих причин отворить невозможно было, а именно: куверты не токмо по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (кои я хотя искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же я к привеликому моему соболезнованию никакой возможности не нашел оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов. И тако я оные паки запечатал и стафету в ея дорогу отправить принужден был…»[66].

Если вскрывал и запечатывал письма лично почт–директор, то копировал их особый секретарь, переводил же особый переводчик. Так как письмам необходимо было придать их первоначальный вид, то есть заклеить, прошить ниткой и опечатать точно такими же печатями, какими они были опечатаны до вскрытия, то большое значение имело и мастерство человека, изготовлявшего печати. Этот мастер «печатнорезчик» также содержался в штате ведомства Аша. Работа его была тонкая и ответственная, ведь употреблялось великое множество печатей, личных и государственных, которыми дипломаты пользовались при опечатывании своих писем, направляемых в разные адреса. Оттиски таких печатей красного сургуча на старых конвертах от дипломатических писем сохранили тонкую, замысловатую резьбу с изображением фамильных и государственных гербов.

Аш лично проверял все изделия резчика печатей, делал замечания, а затем отправлял готовые образцы для оценки Бестужеву–Рюмину, который давал уже окончательное заключение. На этот предмет велась переписка.

Из письма Аша Бестужеву–Рюмину от 29 февраля 1744 г.: «Печатнорезчик Купи от своей болезни отчасти оправился и уже начало подделыванием некоторых штемпелей учинил, из которых он и сегодня два отдал, но один назад взять принужден был, дабы усмотренное мною в нем погрешение поправить, а другой, который барона Нейгауза (австрийского посла в России. — Т. С.) есть, я за нарочитой (подходящий. — Т.С.) нахожу и оной при чем посылаю…»[67].

Через несколько дней Бестужев–Рюмин пишет предписание: «Из Государственной коллегии иностранных дел санкт–петербургскому почт–директору господину Ашу.

На рапорт Ваш от 29–го февраля здесь в 6–е марта полученный в резолюцию объявляется… присланная от Вас печать барона Нейгауза при сем возвратно к Вам отправляется, дабы Вы, оную имев, столь меньшим трудом в распечатывании без формы исправляться могли. Рекомендуя, впрочем, резчику Купи оные печати вырезывать с лучшим прилежанием, ибо нынешняя нейгаузова не весьма хорошего мастерства»[68].

Итак, в 1742—1744 гг. резчиком печатей был некто Купи, возможно, француз по национальности. Однако в «Протоколах докладов Ея Императорскому Величеству Елизавете» нами найден и такой любопытный документ: