История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти - [12]

И тут миссис Стоукс протянула мне письмо, которое, к слову сказать, моя жена хранит по сей день:

«Леди Джейн Престон поручила графу Типтофу выразить ее искреннее сожаление и огорчение оттого, что вчера она лишена была удовольствия отобедать в обществе мистера Титмарша. Леди Джейн в самом скором времени покидает Лондон и уже не сможет в этом сезоне принять своих друзей у себя на Уайтхолле. Но лорд Типтоф льстит себя надеждой, что мистер Титмарш соблаговолит принять скромные плоды сада и угодий ее сиятельства и, быть может, угостит ими своих друзей, чье достоинство он умеет столь красноречиво защищать».

К письму была приложена записочка следующего содержания: «Леди Бум принимает в пятницу вечером, 17 июня». И все это свалилось на меня оттого, что тетушка Хоггарти подарила мне бриллиантовую булавку!

Я не отослал назад оленину, да и с чего бы я стал ее отсылать? Гас предлагал тут же преподнести ее Браффу, нашему директору, а виноград и груши послать моей тетушке в Сомерсетшир.

— Нет, нет, — сказал я. — Мы пригласим Боба Свинни и еще с полдюжины наших джентльменов и в субботу вечером повеселимся на славу.

И субботним вечером мы и в самом деле повеселились на славу; и хотя у нас в буфете не нашлось вина, зато было вдоволь эля, а после и пунша из джина. И Гас сидел в самом конце стола, а я во главе; и мы распевали песни и шуточные и чувствительные — и провозглашали тосты; и я говорил речь, но воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, потому что, сказать по совести, наутро я совершенно позабыл все, что происходило накануне вечером после известного часа.

Глава IV О том, как счастливый обладатель бриллиантовой булавки обедает в Пентонвилле

В понедельник я пришел в контору с опозданием на полчаса. Ежели говорить всю правду, я нарочно дал Хоскинсу меня опередить и рассказать нашей братии про то, что со мной приключилось, — ведь у каждого из нас есть свои слабости, и мне очень хотелось, чтобы мои товарищи были обо мне высокого мнения.

Когда я вошел в контору, по тому, как все на меня посмотрели, особенно Абеднего, который первым делом предложил мне понюшку табаку из своей золотой табакерки, я тотчас понял, что дело сделано. А Раундхэнд, подойдя просмотреть мою конторскую книгу, с чувством потряс мне руку, объявил, что почерк у меня превосходнейший (скажу, не хвастаясь, так оно и есть), и пригласил меня отобедать у него на Мидлтон-сквер в следующее воскресенье.

— У нас, конечно, нет того шику, что у ваших друзей в Вест-Энде. — Последние слова он произнес с особенным выражением. — Но мы с Амелией всегда рады принять друга и попотчевать его от души — херес, старый портвейн, скромно, зато вволю! Так как же?

Я сказал, что приду непременно и прихвачу с собою Хоскинса.

Он отвечал, что я его разодолжил и что он будет весьма рад видеть Хоскинса; и в назначенный день и час мы, как и было условлено, припожаловали на Мидлтон-сквер; но хотя Гас был одиннадцатый конторщик, а я двенадцатый, я заметил, что мне подносили первому, да к тому же лучшие куски. В тарелке с телячьим супом, которую поставили передо мной, оказалось против Хоскинсовой вдвое больше фрикаделей, и мне же выложили из сотейника чуть не все устрицы. Какое-то блюдо Раундхэнд предложил было Гасу прежде меня. Но тут его дородная, свирепая на вид супруга, в платье красного крепа и в тюрбане, сидящая во главе стола, прикрикнула: «Энтони!» — и бедняга Раундхэнд торопливо поставил тарелку на место и покраснел до корней волос. А слышали бы вы, как миссис Раундхэнд разливалась соловьем об Вест-Энде! У ней, сами понимаете, имелась Книга пэров, и она столько всего знала про семейство Бум, что я просто опомниться не мог от изумления. Она спрашивала меня, каков доход лорда Бума, сколько у него выходит в год — двадцать тысяч, тридцать, сорок, а то, может, и все сто пятьдесят? Приглашают ли меня в замок Бумов? Как одеваются молодые графини, и неужто они носят эти ужасные рукава с буфами, какие нынче входят в моду? И тут миссис Раундхэнд бросила взгляд на свои толстые, все в веснушках, обнаженные руки, которыми она очень гордилась.

— Сэм, мой мальчик! — воскликнул посереди нашей беседы Раундхэнд, который успел уже осушить не один стакан портвейну. — Надеюсь, вы не упустите такой случай и всучите им парочку-другую акций Западно-Дидлсекского… а?

— Вы снесли графины вниз, мистер Раундхэнд? — гневно вскричала хозяйка дома, желая прекратить этот неуместный, на ее взгляд, разговор.

— Нет, Милли, я их опорожнил, — отвечал Раундхэнд.

— Никаких Милли, сэр! Извольте спуститься вниз и велите Ленси, моей горничной (взгляд в мою сторону), чтоб она сбирала чай в кабинете. Мы сегодня потчуем джентльмена, который не привычен к пентонвиллским обычаям (опять взгляд в мою сторону); но он не погнушается обычаями друзей.

Тут тяжелый вздох всколыхнул могучую грудь миссис Раундхэнд, и она в третий раз поглядела на меня, да так, знаете, грозно, что я прямо рот разинул. А что до Гаса, так с ним она за весь вечер и двух слов не сказала; но он утешался горячими сдобными булочками, которые поглощал без счету, и чуть не весь вечер (а жара стояла непомерная) прохлаждался на балконе, посвистывая да болтая с Раундхэндом. Уж лучше бы мне тоже сидеть с ними — больно душно да тесно было в одной комнате рядом с дородной миссис Раундхэнд, которая расположилась подле меня на диване.