История с танцем призраков - [2]
— Доброе утро, дедушка. Ну как ты?
— Доброе утро, Марк. Все прекрасно. А ты как? Вид у тебя усталый.
— Напряженная была неделька.
— Проведи день с Томом и со мной, отвлечешься.
— Спасибо, дедушка, но у меня в десять партия в гольф с судьей Бейтсом. Надо ехать, а то опоздаю.
Вот так каждую неделю, слово в слово. Отец махнул им рукой и, устроившись за рулем, широко улыбнулся. Только глаза его — Том заметил — не улыбались. В них было отчаяние плененного кролика.
Старец поднял руку на прощание — плавно, словно благословляя, так подумалось Тому. Он не улыбнулся в ответ. Лицо его, испещренное глубокими морщинами, было неподвижно, будто вырезано из красного дерева. Том стоял рядом, и вместе они смотрели, как большая машина, нетерпеливо вихляя задом, удалялась по извилистой дороге, а за ней тянулся шлейф из потревоженной белой пыли.
Старец положил руку на плечо Тома.
— Ну что, сначала чайку? А потом?..
— А потом побродим по лесу, ладно, прадедушка?
Бремя целой недели — математика, общественные науки, язык, одноклассники и учителя — разом слетело с плеч Тома. Он облегченно вздохнул и пошел за прадедушкой в дом.
Чай заваривался прямо в чайнике, крепкий, душистый, — напиток из другого мира. Ничего общего с церемонией чаепития у мамы в гостиной — чайный сервиз «вустер», чашки прозрачные, как яичная скорлупа, и такие же хрупкие, а чай бледный и лишь слегка ароматизированный.
Церемония чаепития была и у прадедушки. Напиток из чайника он разливал в торжественной тишине. Потом клал сахар и помешивал его четыре раза — потому что сторон света четыре, так он учил Тома. Он поднял кофейную кружку — купил их на бензоколонке, когда заправлял машину, три кружки на доллар — и начал медленно пить, с удовольствием втягивая с жидкостью обжигающий пар — «вш-шшш, вш-шшш». Том копировал его, полный блаженства.
Дома мама говорила: «Если не умеешь пить чай, как подобает джентльмену, лучше пей его на кухне», и Том выскальзывал из-за стола с чувством стыда, но и облегчения. А здесь он преспокойно потягивал чай, улыбался прадедушке, сидевшему по другую сторону кухонного стола, и видел, как лицо его расплывается в улыбке. Улыбка у прадедушки была поразительная — длинные борозды на лице старца вдруг раскалывались на тысячи горизонтальных морщинок. Коренные зубы у него выпали, но передние были ровными и крепкими, чуть пожелтевшими от чая и табака. От этой улыбки становилось тепло на душе.
Том любовно оглядел комнату — потрескавшийся линолеум на полу, семейные фотографии в дешевых рамках, просевший диван перед печуркой. Вот бы сюда маму с папой… Он представил, как они сидят здесь за столом, и тут же увидел эту комнату глазами мамы.
— Прадедушка, а почему бы тебе не обновить свое жилище? Слегка. Я могу помочь.
— Постелить настоящее индейское одеяло да повесить на стену головной убор из перьев? — Улыбка на лице старого вождя разбежалась тысячью складочек из папиросной бумаги. — Ты слушаешь свою маму, Том. Индеец не в этом. Индеец живет в тебе самом. Он в том, что ты чувствуешь, а не в том, что вешаешь на стены. Или тебе хочется, чтобы я разбил вигвам у подножия холма?
Лицо Тома засветилось.
— А что, прадедушка, это было бы отлично.
— Думаешь, мама каждое воскресенье будет отпускать тебя в такую даль? Разрешит тебе спать в прериях?
— Может, и разрешит.
— Нет, Том. Она давно все решила, как и твой отец. Она никогда не позволит ему вернуться в вигвам, да и тебе тоже. Пойми правильно, я ее не обвиняю. Она много сделала для моего внука. Я знаю, что ваш большой дом, красивая мебель — во многом ее заслуга.
— А мне все время приходится вытирать ноги. — Голос Тома взывал к сочувствию.
— Ты и здесь их вытираешь. У меня всего лишь линолеум, но это — мой дом, и приносить грязь сюда тоже не следует. Ну, кружка уже пустая?
В несколько глотков Том допил горячее сладкое варево, через спальню старого вождя они вышли в заднюю дверь, прошагали мимо надворной постройки и стали подниматься в гору. На поросшем кустарником холме паслось несколько худосочных коров да безостановочно ползал вверх-вниз насос нефтяного двигателя, дальше приютился осинник, а за ним, в гуще деревьев, — обрывистый берег реки.
Вокруг стояла благостная тишина, под мокасинами прадедушки не шуршали даже опавшие листья, и Том в своих кроссовках старался осторожно ступать по шелестящему, золотому ковру. Они остановились: вот семейство бурундуков, а вот жирный сурок собирает корм на зиму, а вот две сороки, ишь какие смелые, выхаживают прямо перед ними по траве, да еще черно-синие хвосты распушили — прямо тебе король с королевой.
Ближе к обрыву деревья поредели, да и травы — высохшей, пожухлой — было мало. Они присели у самого края и стали смотреть вниз, где футах в пятидесяти — шестидесяти текла река. Дул легкий ветерок, откуда-то доносился запах костра, прелых опавших листьев. Сидя рядом с прадедушкой, Том улавливал и его особый запах — тут и табак, и роба из оленьей кожи, и мазь, которой он смазывал волосы, прежде чем заплести у затылка косичку. Слегка прикрыв глаза от солнца, Том прислонился к плечу прадедушки и, чуя знакомый аромат, мечтал: пусть воскресенье никогда не кончается.
