История с призраком - [2]

Когда все вновь утихомирилось, я не без труда вылез из постели и, едва держась на ногах, зажег газовый светильник; рука у меня прыгала как у столетнего старца. Пламя чуточку меня приободрило. Я опустился в кресло и тупо воззрился на отпечаток гигантской ноги. Постепенно очертания ступни дрогнули и начали расплываться. Я вскинул глаза на светильник: широкий язык пламени медленно сникал. И в ту же секунду вновь раздался прежний слоновий топот. Чем громче он становился, неуклонно приближаясь ко мне по затхлым коридорам, тем более тусклым и слабым делался огонек. Шаги остановились у самой моей двери: синюшный огонек теперь еле теплился, и комнату заволокло призрачной полутьмой. Дверь была по-прежнему заперта, однако мою щеку обдал легкий ветерок, и я ощутил, как прямо передо мной воздвиглась некая туманная громада. Я не мог оторвать от нее зачарованных глаз. Громаду окутало бледное свечение, и мало-помалу ее смутные очертания начали обретать отчетливую форму: появилась рука, следом за ней ноги, далее туловище — и наконец из скопища пара проступила большущая опечаленная физиономия. Скинув с себя сквозистые покровы, надо мной — во всей своей мускулистой неотразимости — навис обнаженный и величественный Кардиффский Великан!

Мое уныние как рукой сняло: любому ребенку известно, что столь добродушная внешность никак не совместима со злобными умыслами. Я немедля воспрял духом, и в знак согласия со мной газовый светильник вспыхнул ярче прежнего. Ни один изгнанник, истомившийся по обществу, не ликовал так при встрече с компаньоном,[4] как я при появлении этого дружелюбно настроенного великана.

— Так это ты? — вскричал я. — А знаешь, час-другой тому назад я чуть со страху концы не отдал! Душевно рад тебя видеть! Вот жалость, что подходящего сиденья у меня нет… Постой-постой, не садись туда!

Но спохватился я поздно. Не успел я и глазом моргнуть, как посетитель растянулся на полу: мне еще не доводилось видеть, чтобы кресло разлеталось в такие мелкие дребезги.

— Погоди-погоди, да ты мне тут все…

Опять прозевал! Еще одно крушение — и второе кресло распалось на составные части.

— Чтоб тебя!.. В своем ли ты уме? Всю мебель хочешь мне переломать? Иди отсюда, идиот ископаемый!

Все без толку. Стоило промедлить секунду — и гость бухнулся на постель: от кровати, конечно, остались одни щепки.

— Да что ж это такое, в самом деле?! Сперва вламываешься ко мне в дом, целой оравой бродячей нечисти пугаешь меня до смерти, а потом, когда я закрываю глаза на неприличие твоего костюма, который в порядочном обществе не потерпят нигде, разве что в каком-нибудь достойном уважения театре, да и то лишь в том случае, если нагота будет представлена прекрасным полом, ты отплачиваешь мне тем, что превращаешь в труху всю мою обстановку. И чего, собственно, ради? Наносишь ущерб не только мне, но и себе тоже. Расшиб себе крестец, усеял весь пол обломками рук, будто здесь не жилье, а каменоломня. И не стыдно тебе? Вон какой детина вымахал: пора бы научиться хотя бы самую малость соображать.

— Ладно-ладно, за мебель можешь больше не волноваться. Но что поделаешь? — По щекам великана покатились слезы. — За сто лет мне ни разу не выпало случая присесть.

— Бедняга, — смягчился я. — Я, наверное, слишком сурово к тебе придираюсь. К тому же ты, несомненно, сирота. Садись-ка на пол: никакая другая опора твой вес не выдержит. Кроме того, не очень-то приятно вести беседу, если приходится задирать голову: давай-ка я влезу вот на этот высокий конторский стул; тогда мы сможем потолковать лицом к лицу.

Великан, устроившись на полу в удобной живописной позе, задымил предложенной мною трубкой, накинул на плечи мое красное одеяло и нахлобучил на голову, наподобие шлема, мой тазик для умывания.[5] Я растопил камин, и он, скрестив ноги, с удовольствием придвинул поближе к огню громадные потрескавшиеся подошвы.

— Что это у тебя с подошвами и с голенями: они все в трещинах, прямо-таки живого места нет.

— Проклятые цыпки — пока я там, под фермой Ньюэлла, под землей валялся, и ноги, и всю спину себе отлежал. Но местечко там славное: мне оно по нраву, точно дом родной. Только там душой и отдыхаю.

Мы проболтали добрых полчаса, и тут я заметил, что вид у моего собеседника утомленный, о чем я ему и сказал.

— Утомленный? — переспросил он. — Еще бы не утомленный. Раз уж ты со мной по-приятельски обошелся, давай-ка я выложу тебе все начистоту. Я — дух того Окаменелого Человека, который лежит в музее на противоположной стороне улицы.[6] Призрак Кардиффского Великана — вот кто я такой. Но не знать мне ни отдыха, ни покоя до тех пор, пока мое разнесчастное тело обратно не закопают. А как мне проще всего добиться своего — чтобы мое желание исполнили? Донять людишек страхом! Являться привидением туда, где уложили мое тело. И вот я ночь за ночью, не пропуская ни одной, разгуливал по музею. Позвал на подмогу и других духов. Но вышел из этого один пшик: кто же посещает музеи в полночь? Тогда мне стукнула в голову мысль перебраться сюда и немного тут побуянить. Помстилось мне, что если меня толком выслушают, то дело будет сделано: компания у меня как на подбор, лучше ни в одной истории о призраках не сыщешь. Еженощно мы тут просачивались сквозь трухлявые стены, волочили за собой цепи, испускали стоны, перешептывались, сновали с топотом по лестницам туда-сюда — и, честно тебе признаюсь, выдохся я вконец. А сегодня вечером вижу: у тебя в комнате свет горит; ну, поднатужился еще разок покуролесить — и давай опять за старое. Но мочи нет больше — с ног валюсь. Умоляю — хотя бы ты меня не разочаруй!