Милосердный брат нащупал пульс и только потом спохватился, что в руках у него нет часов.
Вошел врач, и в палате воцарилась гнетущая, непрочная тишина. Над койками нависло тяжелое бремя вины, соучастия в катастрофе. Впрочем, осмотр был недолог и довольно быстро подошел к концу. Натриум карбсникум, пять капель опия, натриум салицилум и т. д. — все по мере необходимости и идя навстречу пожеланиям больных.
Кое-кто из недужных сам назначал себе салицил, соду или опий. Оно так-то и лучше, опять же помогает скорейшему завершению процедуры.
Наконец врач остановился возле койки злосчастного Бинксенгубера.
— Что-то вы весь в жару, — проговорил врач, касаясь лба пациента, — а температура — всего 36,5 °?
— Раньше 36,5 ° было, господин доктор, — откликнулся милосердный брат. — Сперва такая была, это он только под одеялом распарился. Вообще — веселый такой был целый день, да и теперь то и дело смеется, — тут санитар начал путаться. — Нет, господин доктор, у него и в самом деле прекрасное настроение, родину вспомнил.
Изумленный врач молча переводил взгляд с брата милосердия на Бинксенгубера, на губах которого застыла натужная ухмылка.
— После обхода измерьте-ка ему температуру еще разок, — распорядился доктор.
Как только врач ушел, милосердный брат нарисовал на табличке записей температуры Бинксенгубера 39,8
— Доволен? — спросил он.
— Дай тебе господь чего захочется.
Ночью Бинксенгубер спал беспокойно, обливался холодным потом. Ему приснился один из тех страшных снов, какие могут присниться только солдату, лежащему в палате смертников.
Снилось, будто в присутствии главного военврача и каких-то «анаралов» ему ставили градусник. Один за другим совали под мышку, а он их превращал в бесформенную груду осколков. Уничтожив таким образом девять сотен термометров, Бинксенгубер пробудился.
— Ну как? — спросил дежурный.
— Зуб на зуб не попадает.
— Значит, не полегчало? — и санитар начертал на черной Бинксенгуберовой табличке — 40,5
— Помилуй, — в отчаянье взмолился Бинксенгубер.
— Раздавив термометр, ты нам доставил неприятности похуже, — взорвался милосердный брат. — И если это тебе не подходит… — тут брат, поплевав на табличку, смахнул 40,5 ° и огромными цифрами нарисовал 42,6
— Ну, брат, это жестоко! — завопил Бинксенгубер. — Это ведь значит, что мне пропишут первый стол. Страшное дело! Дважды в день молоко, два кофе, две булочки — и все.
Бинксенгубер был ненасытный обжора, подъедавший за всеми до последней крошки.
— Ах, ты еще ругаться? — оскорбился милосердный брат. — Я для него стараюсь, делаю все, что могу, обхожусь без термометра, а он вот как… Ну, не на таковского напал!
Брат милосердия еще раз стер с таблички Бинксенгубера цифру 42,6 ° и написал 43,8
— Вот теперь порядок, — удовлетворенно проговорил он, — вот теперь валяй, делай как знаешь. Теперь ты покойник.
Инспекция в виде главного штабс-лекаря нагрянула ранним утром. Произошло это так внезапно, что мы не успели уничтожить удручающую запись на черной табличке температур Бинксенгубера.
Главврач сперва несказанно удивился, что можно выдержать этакую высоченную температуру — ведь уже при 43 ° больной давно бы умер, а у этого еще хватает наглости проситься в отпуск, потому как в ихней деревне теперь пахота.
Катастрофа надвигалась неотвратимо. Нашего милосердного брата отдали под арест на четырнадцать суток, а взамен прислали три термометра. Однако Бинксенгубер высказался в том духе, что больше не позволит поставить себе под мышку ни одного градусника, лучше уж добровольцем отправится на фронт с первой маршевой ротой.
---
Jaroslav Hasek. Fejeton. Aféra s teploměrem (1924)
Перевод В.Мартемьяновой
Собрание сочинений в 6-ти т. Т. 4. М.: Худ. литература, 1984 г.
Первая публикация: «Ilustrovaný svět» 2, 1924 г.
