История русской семиотики до и после 1917 года - [25]

Для современного читателя вышесказанное звучит как сопоставительная характеризация, например, правления Сталина и Горбачева.

С Екатериной В.Ключевский связывает появление нового типажа дворянина (философа, масона, вольтерьянца). И поскольку именно этот "герой" выступает в роли, которая будет в дальнейшем формировать общественное мнение, это тоже чисто семиотический тип. "На этом последнем моменте и сложился тот тип, который в продолжение нескольких поколений руководил русским обществом, давал тон его понятиям и вкусам; мы назовем этот тип неслужащим дворянином-вольнодумцем" (Там же. С.213). Он формируется в

сильной степени под иностранным влиянием, в числе его образовательных структур В.Ключевский перечисляет следующий набор: сельский дьячок, француз-гувернер (кстати, это тоже интересный семиотический типаж, еще требующий углубленного исследования), итальянский театр, французский ресторан.

В результате формируется весьма характерный для России феномен: с книжкой Вольтера в руках где-нибудь в тульской деревне "он представлял очень странное явление; усвоенные им манеры, вкусы, привычки, понятия и симпатии, самый язык — все у него было чужое, привозное, а дома у него не было органической связи с окружающим, никакого серьезного житейского дела" (Там же. С.213). Такая "многоязычная среда" несомненно благоприятна для семиотического разнообразия.

Общая характеристика В.Ключевского все время подчеркивает эти "ино" — привязки данного типа: "ни идеи, ни практические интересы не привязывали его к родной почве; он вечно старался стать своим между чужими и только становился чужим между своими, был каким-то приемышем Европы. В Европе в нем видели переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом. В этом положении общественного межумка, исторической ненужности было, если угодно, много трагического… (Там же. С.214).

Человека екатерининского отличает странное несовпадение с действительностью: задействованы как бы разные семиотические коды, а переводчик между ними отсутствует:

"русский образованный человек должен был стать в неестественное отношение к русской действительности: прежде всего, он не мог понять ее, он даже не мог размышлять о ней, потому что те понятия, которые он усвоял, вовсе не подходили к тем явлениям, которые он наблюдал вокруг себя. Отсюда любопытная черта образованного человека екатерининской эпохи: в его голове необыкновенная масса общих идей, но он совсем не размышляет, и ум его переполнен готовыми понятиями, зачем же в таком случае и размышлять о них; не размышляя, он совсем не понимает того, что его окружает. Это — любопытная патологическая черта, отличающая екатерининских людей" (С.196–197).

П.Милюков упоминал о сходной ситуации, когда говорил, что от мира действительности книгу отделяет китайская сте

на: "только в редких случаях чувство, облагороженное чтением романов, начинает влиять на поступки. Сами руководители "чувствительной" литературы признают, что мир фантазии — это одно, а мир действительности — совсем другое. В мире фантазий они могут быть мечтателями и поэтами, в мире действительности они остаются чиновниками и крепостниками" (Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Ч. 2. СПб., 1902. С.201)

Как видим, западное влияние в первую очередь происходит на уровне заимствования явлений быта, а не идей, что является семиотически более несовпадающим, ибо идеи попадают чаще в уже сформированный контекст, который на предварительном этапе создается именно семиотикой иного быта. Но и в области внутренних проблем семиотизация действительности занимает весьма важное место. Возьмем только два примера "строительства государства" методами семиотики.

Иван Грозный — царь уезжает из столицы, захватив с собой казну, утварь, иконы, платье… "Это — как будто отречение от престола с целью испытать силу своей власти в народе. (…) Все замерло, столица мгновенно прервала свои обычные занятия: лавки закрылись, приказы опустели, песни замолкли. В смятении и ужасе город завопил, прося митрополита, епископов и бояр ехать в слободу, бить челом государю, чтобы он не покидал государства" (Ключевский В. Курс русской истории. Ч. II. М., 1912. С.224). Иван Грозный совершает семиотический акт (поскольку перед нами квазиотречение), получая чисто семиотический ответ на следующем ходе.

Павел I — царь создает в сильной степени семиотическую действительность, она намного более системна, чем когда бы то ни было. Приведем пример награждения служителей церкви орденами. Желание системности вступает в противоречие с жизнью. "Митрополит на коленях просил, чтобы Павел не награждал его орденом Андрея Первозванного, но в конце концов должен был его принять. Само по себе обстоятельство как будто не особенно важно, но оно характерно именно для отношения Павла к тому сословию, которое он наиболее чтил" (Корнилов А. Курс истории России XIX века. Ч. 1. М., 1912. С.63). Или такой пример, связанный с войной Павла против проявлений либерализма: "Отсюда война против круглых шляп и сапогов с отворотами, которые носи